Хоккейные истории и откровения Семёныча

Идет второй сезон. Вроде уж и сыгралась команда, и тактика выбрана верная, и деньжата платят неплохие. Все есть, только игра не идет. Хоть тресни. Открывает молодой тренер второй конверт. Там только одно слово: «Обещай».

Он заводит перед начальством бодягу в том плане, что надо потерпеть еще немного, что вот–вот команда раскроется, что дела пойдут в гору и он как тренер за эти свои слова отвечает.

Начинается третий сезон, а команда все продолжает плестись позади всех, находится в нижней части таблицы, да так там и остается. Удрученный тренер, как последнюю надежду, вскрывает третий конверт и читает: «Пиши письма».

Меня, к счастью, такая судьба миновала. Ни мне писем подобных никто не писал, ни я такого рода посланиями никого не озадачил. А прожил в футболе и хоккее долгую и, считаю, счастливую жизнь. Собственно, другой у меня и не было. Спорт подарил мне радостное наполнение груди состоянием полезности своего существования на Земле, спорт свел меня с прекрасными, выдающимися личностями и в своей стране и за ее пределами, спорт меня самого сделал человеком. А уж потом и тренером.

Въедливый мой соавтор Николай Вуколов ну просто, как нынче говорят, «достал» меня вопросами о том, как я стал тренером. «Вот мы в Коломне в 1934 году в футбол начинали играть, — заводил я свой рассказ… — Ну, Николай Семёнович, ну, вы, даете, — бесцеремонно обрывал меня мой младший товарищ. — Да вы тогда пацаном были, чего вы мне про то время говорите, расскажите, как вы в «Химике» тренером стали, как команду создали, коллектив, как выигрывать начали у сильнейших клубов страны. А вы мне — Коломна, стадион Юных пионеров, «Пищевик», 1938 год. Ближе к делу надо, Николай Семёнович, к делу…»

Задумался я и понял, что невозможно раскрыть каких–то затаенных секретов того, как вот я стал вдруг тренером. Невозможно и все тут. И все это было далеко не вдруг. Я не зря про Коломну начинал рассказывать Николаю. Там, на дворовых площадках, крепла моя безмерная любовь к футболу. Без нее, без этой любви ни о какой тренерской профессии и думать нечего. Потом стал я посещать секцию стадиона Юных пионеров в Москве и, переходя из одной возрастной команды в другую, в шестнадцать лет играл за первую команду центр–хавбеком — центральным полузащитником. Тогда играли так: вратарь, два бека — защитника, три хавбека — полузащитники и пять форвардов. У меня была кличка «Леута», которой я очень гордился. Ведь она шла от фамилии прекрасного спартаковского футболиста Станислава Леуты.

В первой команде у нас уже появился свой тренер — Николай Николаевич Никитин. Человек был мягкий, обходительный и, что очень нам нравилось, — элегантный. Нас, пацанов, поражали, в частности, его ботинки на толстой каучуковой подошве. Впоследствии он стал заслуженным тренером СССР, воспитал многих известных игроков.

Окончив семилетку (а когда я делал уроки, не могу и вспомнить), поступил я в фабрично–заводское училище (ФЗУ) завода «Авиахим» — позже авиационного завода № 30, там же, около «Динамо». Играл за команду ФЗУ. Однажды с дружком Юрой Петровым пошли зимой на стадион «Метрострой» напротив Парка культуры имени М. Горького. Хотели играть в русский хоккей и были приняты в секцию. В 1938 году я «добрался» до первой молодежной футбольной команды московского «Спартака», там уж играл со знаменитыми футболистами О. Тимаковым, С. Холодковым, В. Деминым, Б. Соколовым, В. Чистохваловым. Тренировал нас замечательный знаток своего дела и прекрасный человек Владимир Иванович Горохов.

В этот момент открыли школу тренеров под руководством М. Товаровского. Футбольного образования нам явно не хватало, это было ясно, и мы записались в эту школу. Вместе с нами, между прочим, там занимался чуть позже и Анатолий Тарасов. Мы были увлечены, но как–то нас вызвал Николай Петрович Старостин и сказал: «Ну какие вы в 18–19 лет тренеры? Вам надо постигать практику игры, а тренерами вы всегда успеете стать». Дал нам по 500 рублей «отступного» — немалые по тем временам деньги, и стали мы снова только играть в футбол…

А начало моего тренерского пути — это 1953 год, Воскресенск. Приехал я играть за местную футбольную команду химкомбината. Некоторое время был играющим тренером у футболистов, позже — у хоккеистов. Началось круто. Я увеличил нагрузки, и тут три–четыре ведущих игрока команды, местные «звезды» (а надо сказать, что популярность и ореол славы «звезд» местного масштаба похлеще, чем у «звезд» всесоюзных), как бы сказать, «забастовали» и явились к директору химкомбината с требованием «убрать Эпштейна». И кто знает, как бы сложилась моя дальнейшая судьба, если бы директором не был Николай Иванович Докторов. Его разговор с «забастовщиками» свелся примерно к следующему: «По вопросам непосредственно производственного характера всегда готов выслушать любые предложения. Что же касается футбола, то тут я сам некомпетентен. У вас есть свой «директор» — тренер. К нему и обращайтесь…».

Что ж им, бежать жаловаться ко мне на меня? Но обстановка в команде изменилась в позитивную сторону. Для начала мне пришлось пригласить из Москвы несколько опытных ребят — Мискина, Калаева, Квасникова, Ефимова, Будымита, Родина, их заслуги в деле популяризации хоккея в Воскресенске весьма велики.

Всего через год после смерти генералиссимуса Сталина в Стокгольме разыгрывался чемпионат мира по хоккею. Дебютный для наших хоккеистов. Он закончился сенсационной победой сборной СССР, ведомой неповторимым Всеволодом Бобровым. Я не помню, конечно, всех чувств, охвативших народ после той победы, но одно превалировало точно: хоть хоккей и канадский, а выходит, что и мы, русские, в нем толк знаем. И вообще, жизнь–то продолжается, друзья! Та хоккейная победа вселяла оптимизм, веру в лучшее будущее. Говорю это без всякой натяжки.

А для нас, тех, кто непосредственно был причастен к этому виду спорта, это был еще и знак судьбы: надо продолжать играть, совершенствоваться, повышать мастерство, работать. Мы–то понимали лучше других: да, пришла победа, желанная, радостная, но мы еще не сильней канадцев. Да, пожалуй, и шведов, и чехов.

Ох, команда, команда да как тебя сделать–то, как слепить? А ведь труд тренера во многом зависит от отбора в команду наиболее одаренных хоккеистов. Ибо без таланта, способностей даже при систематической и добросовестной работе классной игры ждать от хоккеиста не приходится. В лучшем случае — середнячок. А результат–то делают классные мастера. Все мои 23 года в «Химике», как закрою глаза, так и стоят один за другим. И лица, лица, лица, дорогие мне лица моих игроков–соратников по хоккейной судьбе. Что такое команда, состав которой чуть больше двадцати человек, но как расставить их, чтобы заработал этот механизм?

У одного силы невпроворот, а катание не очень, другой катится, как будто в коньках родился, но партнеров видит плохо, передачу хорошую редко даст, у третьего скорость невысокая, хотя голова работает — дай Бог каждому. У одного характер — кремень, никому не уступит. Другой помягче, но душа светлейшая, третий дома жить не может — отец пьет, скандалит, четвертого девчонка бросила, а он из–за этого шайбу ведет кое–как, спотыкается. Проблемы, проблемы, проблемы — большие и малые, и все их надо решать. А то вот еще спрашивают меня иной раз: а что это, мол, хоккеисты да футболисты выпивать так любили? Да, было дело, что скрывать.

Но только с «выводами» да ярлыками у нас на Руси всегда легче дело шло, еще Булат Окуджава, помните, писал: «Давно в обиходе у нас ярлыки, по фунту за грошик за медный…». Он свои песни петь начал как раз, когда наш «Химик» мужал и шел период активного становления команды. И я игрокам иной раз его песни слушать давал. Да чего там давал, они в начале шестидесятых из каждого почти окошка неслись. Раз иду уж затемно, гляжу, да ведь это ж «Каштана» у столба мотает. Нападающий Каштанов был Божьей милостью, любил я его, а тут гляжу… Но ничего я ему на следующий день не сказал, подумал так: «Л быть может иной раз надо и не заметить, а? Ведь не каждый день он «керосинит», мало что у него там случилось?». А вообще–то проблема была: календарь составлен плотно, хоккей игра жесткая, и хоть играют в нее крепкие ребята, а ведь тоже ребра не железные, усталость, стрессы исподволь накапливаются. Вот и снимали «напряжение».