Луи Пастер. Его жизнь и научная деятельность

Мужество этого подростка возбудило сенсацию; он сделался, что называется, героем дня. Лечение и в этом случае увенчалось успехом. Со всех сторон, со всех концов земли повалили пациенты в лабораторию Пастера. Девятого ноября 1885 года привезли к нему десятилетнюю девочку Луизу Пеллетье, страшно искусанную бешеной собакой тридцать семь дней назад. “Отчего вы не привезли ее раньше?” – вырвалось у Пастера. Что ему было делать? Он предчувствовал бурю, которая разразится, если Луиза умрет от бешенства. А смерть казалась неизбежной. По характеру ран нельзя было сомневаться, что девочка заражена, а за тридцать семь дней зараза должна была развиться настолько, что прививки окажутся бесполезными. Вся суть метода в том, чтобы опередить болезнь.

Лечить почти без надежды на успех, компрометировать новый метод, возбудить смуту, сомнения, которые удержат других укушенных от попытки излечения,– не лучше ли прямо заявить, что случай безнадежный, что приступать к лечению так поздно?

Но это всё рассуждения – а тут лежит больной ребенок в ожидании ужасной смерти! “Будь хоть один шанс из десяти тысяч – я должен попытаться!”—решил Пастер.

Лечение прошло благополучно, начинали уже надеяться на успех, когда в конце ноября обнаружились признаки болезни: жгучая жажда и невозможность пить, судороги в горле, за ними припадки бешенства, галлюцинации, бред. Пастер повторил всю серию прививок, производя впрыскивание через каждые два часа. Второго декабря наступил период затишья, длившийся восемь часов; можно было подумать, что зараза уступает действию прививок. Но муки возобновились, и на следующий день Луиза Пеллетье умерла.

Только этого и дожидалась притаившаяся зависть и глупость! Началась истинная травля, какой Пастеру еще не приходилось выдерживать,– тем более безобразная, что тут не участвовали идеи, политические и философские убеждения, как в знаменитой полемике о самозарождении. В газетах появились статьи типа “Триумф Пастера” с изложением случая Луизы Пеллетье. Доказывали, что способ Пастера никуда не годится,– мало того, что он заражает бешенством здоровых людей. Пастер – убийца! Пастер – отравитель! Лаборатория Пастера – гнездо заразы, кухня Локусты, притон отравителей.

Журналист, набравшись вздорных сведений, разражался громоносной статьей,– это были еще самые невинные из нападок, тут сказывалась только слабость человеческая: страсть к сенсационным новостям. Торжество ли Пастера или фиаско, отравитель или спаситель– всё одно, лишь бы погорячиться!

Изобретатель “верного средства” против бешенства, отвергнутого наукой, ликовал: вот они, цеховые ученые, академические Юпитеры! Бездарный кропотун, в котором чужая слава и величие возбуждают бешенство вернее, чем самая сильная прививка, изливал годами накопившуюся желчь. Этого рода господа не ограничивались вздорными статьями; они доходили до положительных гнусностей: до посылки Пастеру ложных телеграмм с известием, что такой-то из его пациентов, вернувшись на родину, заболел бешенством… Можно себе представить, как действовали подобные известия на больного старика, изнуренного работой, истерзанного тревогой, сомнениями, зрелищем больных, искусанных, изуродованных страшными ранами! Разумеется, летели телеграммы на место, получался успокоительный ответ,– но несколько часов, день, сутки проходили в жестоком беспокойстве. Но предводителем этого нелепого похода, длившегося около двух лет, все-таки было тупоумие, а не злоба, не зависть, не страсть к сенсационным новостям. Главным противником Пастера явился давнишний враг его и бактериологии вообще – некий доктор Петер. “Основная идея” Петера была проста и определенна: химик не может создать ничего путного в медицине. Пастер – химик, следовательно, труды Пастера, относящиеся к болезням,– вздор. Правда, этот химик спас целую отрасль промышленности, уничтожив болезнь шелковичного червя; его идеи уже преобразовали хирургию и гигиену; его вакцины уже свели почти на нет смертность от сибирской язвы во Франции; его последователи уже работали во всех научных центрах Европы, открывая бактерии тифа, холеры, дифтерита и прочих заболеваний,– но доктор Петер был не из тех людей, которые убеждаются фактами. Его только пуще раздражали и выводили из себя эти успехи медицины, вызванные “химиком”. Еще по поводу сибирской язвы он нападал на Пастера, доказывая, что его вакцины не могут действовать, потому что он не ветеринар и, следовательно, ничего не понимает в болезнях животных. Но тогда над ним посмеялись – и только. Теперь, окрыленный общей атакой на Пастера, он обрушился на “химика” в Медицинской Академии, доказывая, что Пастер отравляет, а не вылечивает людей.

За Пастера вступились его ученики и друзья: Гранше, Вюльпиан, Бруардель, Дюжарден-Бомец, Шарко, – которые без труда уничтожили слабые подобия аргументов, приводимые Петером. Но “твердость ума” не покинула этого неукротимого мужа: разбитый по всем пунктам, припертый к стене, не находя аргументов, он бросил противникам свое ultimaratio [7]: “никогда не поверю, чтобы химик мог двигать вперед медицину; умру – и пусть на моей могиле напишут: он воевал с химиками!”

ГЛАВА XI. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ

Пока тянулась эта постыдная травля, пастеровское дело разрасталось. Публика не слушала Петера с компанией. Было два-три случая нерешимости укушенных – рискнуть прививкой или нет, но и только: наплыв пациентов возрастал с каждым днем.

Моралист, пожалуй, усмотрит в этой травле повод разразиться диатрибой против толпы, “побивающей каменьями” провозвестника новых истин, – “подлой человеческой толпы”, как выражаются поэты-декаденты и вообще неудавшиеся великие люди.

Но в случае с Пастером очень ярко проявилась разница между “толпой”, массой, и худшими элементами человечества.

“Твердые умы” в стиле доктора Петера, от которых отскакивают все аргументы, завистники, доходящие до анонимных писем, шарлатаны, инстинктивно чурающиеся света, – какая же это толпа?

Эти поборники мрака так же выделяются из толпы, как их антитеза – поборники света, люди инициативы.

Они-то и забрасывают – если могут, каменьями, а если нет, то грязью – вождей человечества. А толпа, масса, народ… “народ безмолвствует”, не зная, за кем ему двинуться, но в конце концов идет за людьми инициативы.

В данном случае “народ” не безмолвствовал, и присущая ему справедливость проявилась в то самое время, когда травля достигла апогея, когда Пастеру угрожали судебным преследованием “за убийство по неосмотрительности”, а пациентам советовали бежать из его лаборатории.

Мы имеем в виду историю постройки Пастеровского института.

Здание Пастеровского института в Париже.

Лаборатория на улице Ульм стала тесной, несмотря на все пристройки. Ученые, доктора, профессора, начинающие микробиологи стекались в нее из разных стран, чтобы изучить новые методы под руководством Пастера; каждому требовалось местечко в лаборатории.

Пациенты также прибывали толпами. В первый же год число их достигло 2682-х. Приезжали отовсюду: из европейских стран, из России, Турции, Америки, Австралии. Лаборатория Пастера превратилась в караван-сарай; здесь толпились люди всех наций: французы, немцы, англичане, итальянцы в шерстяных плащах, испанцы в беретах, арабы в бурнусах, турки в чалмах, русские в “звериных шкурах”, “vкtus de peaux de bкtes”… “Звериные шкуры” – это полушубки смоленских крестьян, искусанных бешеным волком и отправленных на излечение к Пастеру.

Многие из пациентов приезжали на последние гроши: их приходилось устраивать, размещать, помогать им деньгами.

Луи Пастер. Снимок с портрета, подаренного Н. Ф. Гамалее Пастером с его личной подписью.