Вижу противника !

Со Щировым договорились, что ведущим полечу я.

- Ты только не забудь, где находишься,- шутливо предупредил Щиров.

- Постараюсь. А ты учти мои слабые нервы и повнимательней следи за воздухом! - ответил я в тон товарищу.

На высоте 4000 метров вышли мы к селу Успеновка и, снизившись до 2000 метров, помчались к Гуляйполю.. Вдоль правого борта "кобр" тянулась профилированная грунтовая дорога. В 1929 году мы, комсомольцы Гуляйполыцины, сопровождали ползущий по ней обоз раскулаченных успеновских и темировских богатеев.

Сверкнула пересекающая дорогу речка Гайчур. Ну, вот и он, мой родной край! И насколько хватает глаз - дымится, вспухает черными столбами взрывов: вдоль линии фронта идет бой. На окраине Гуляйполя, там, где было некогда Еврейское колонизационное общество, бушуют пожары. Сейчас должны показаться кирпичный завод и двухэтажный каменный дом, принадлежавший сельхозкоммуне, где я работал сначала конюхом, потом трактористом, где избирался секретарем комсомольской организации...

Вместо двухэтажного каменного дома - груда кирпича, заводская труба торчит, но склады сожжены. Конечно, напрасно надеялся, что здесь что-то уцелеет: варвары приходили!

Шоссе Камышеваха - Запорожье выглядит по-прежнему, только движутся по нему не обозы с зерном, а фашистские танки, бронетранспортеры и грузовики.

Из лесопосадок около шоссе потянулись ввысь оранжевые трассы "эрликонов". Я развернулся на восток, трассы остались позади, опали.

- Ноль-три! Что ищешь? - спросил Щиров.

- Молодость свою! Прикрывай! Впереди появилась огромная, пустая внутри, коробка из красного кирпича. Кварталом дальше - обгоревшая кирпичная стена. Кирпичная коробка была мукомольным заводом, а обгоревшая стена - руины клуба, построенного комсомольцами Гуляйполя с согласия прихожан из кирпича двух разобранных церквей.

Напрасно я пошутил в разговоре со Щировым насчет слабых нервов! Ведь здесь я родился, здесь мой отец гнул спину в экономии немца Шридта, моя мать ходила на поденщину к торговцу Самуилу Пирятенскому, здесь меня, семилетнего мальчонку, чудом не зацепило осколком первого снаряда, выпущенного кайзеровскими артиллеристами по Гуляйполю и разорвавшегося над хатой моего дяди Трофима Кондратьевича Исаенко, кстати сказать, одного из первых членов ВУЦИКа и председателей Гуляйпольского райсовета. Здесь я два года ходил в школу, чернилами из красной свеклы учился писать между строк тетрадей, исписанных прежними учениками. Здесь голодал и болел тифом, как почти все гуляйпольцы...

Показалось село Дорожное. В двух километрах восточнее виднелся хутор Вольный, где наша семья жила с 1925 года, где я впервые увидел настоящего комсомольца - нашего соседа Павла. Павловича Бодню, где вместе с Павлом работал на первом в своей жизни субботнике - ремонтировал мост, где отомстил кулаку Григорию Заблодскому за издевательства над батраком Филиппом Еланским, загнав бричку со спящим Заблодским в хуторский пруд. Товарищи сурово отчитывали меня за эти выходки, учили, как нужно по-настоящему бороться с мироедами. Здесь я сам стал комсомольцем, селькором и дважды чуть не погиб вместе с товарищами по комсомольской организации от рук кулака Заблодского, бывшего царского урядника Тимченко, махновца Ивана Куща и замороченных ими, подпоенных кулаками других хуторян, вроде нашего соседа Петра Зуйко...

Что с хутором? Цела ли наша хата? Живы ли мои?

В воздухе никого, кроме нас со Щировым, не было. Я снизился, сделав над хутором нисходящую спираль, увидел родную хату, родной садочек, родной огород. Целы!

На высоте 200-300 метров я закладывал один левый вираж за другим, проносился над родным домом, чтобы лучше разглядеть, чтобы дать о себе знать. Щиров, оставаясь на высоте около 1000 метров, прикрывал меня.

Дверь хаты отворилась, на порог вышел отец. Запрокинув голову, вглядывался из-под руки в самолет. Окликнуть бы, сказать, что жив-здоров! С надеждой подумалось: если жив отец, то и мама жива! Ведь мужчин гитлеровцы убивают раньше женщин...

Из лесопосадочной полосы, находящейся в километре восточнее хутора, вздыбилась трасса "эрликона". Немецкие зенитчики стреляли по Щирову, меня они против солнца видели плохо. Выведя "кобру" из виража, я спикировал на зенитную точку фашистов, врубил в нее длинную очередь.

- Следуй за мной! - позвал я Щирова. Отвернули от Вольного, набрали высоту 3000 метров, прошли Федоровку и взяли курс на город Пологи. Пути на железнодорожном узле были забиты составами. Составов было свыше двадцати пассажирских, товарных, сформированных целиком из цистерн. Похоже, фашистам не хватило паровозов, чтобы растащить это скопище. Что ж! Тем хуже для них!

- Ноль-два, ноль-два! Атакуем цистерны и - домой! - сообщил я Щирову.

- Вас понял!

Пройдя километров пять на запад, чтобы оказаться во время атаки со стороны солнца, мы развернулись, приглушили моторы и бросили "кобры" в пике. Пикировали на станцию с интервалом в полкилометра. Взяв упреждение, я открыл огонь с дистанции примерно в 300 метров, поразил товарные вагоны, затем, продолжая пикировать, довернул трассы снарядов и пуль на цистерны. Одна вспыхнула. На высоте примерно пятидесяти метров я пронесся над железнодорожным мостом, снизился в овраг южнее Чапаевки, летел бреющим еще минут пять, чтобы не угодить под зенитки врага, и только тогда стал набирать высоту. Оглянулся. Щиров рядом.

Мы посадили самолеты, радуясь удачному полету, но едва поостыл азарт, в душу опять закралось беспокойство. Маму я все же не видел, а здоровьем она не могла похвастать еще до войны. И как знать, не принес ли родителям вреда мой необдуманный визит? Ведь враги могли задуматься над тем, почему снижался и кружил над хутором советский истребитель.

16 сентября командование 8-й ВА потребовало перебазировать дивизию в район Полог.

На поиски новых площадок вылетели вместе с начальником штаба дивизии полковником А. Г. Андроновым на По-2. Первую посадку наметили у села Константиновка, что в шести километрах южнее хутора Вольный, договорились залететь и на родной мой хутор. Фашистов там уже не было. Я снова сделал над нашей хатой несколько виражей. Теперь на порог вместе с отцом вышла и мама! Они махали руками. Может, поняли, кто, кружит? Но если и не поняли - не беда. Главное - живы!

Подходящих площадок возле Константиновки мы с Андроновым не обнаружили, нашли в тот день только одну - в селе Чапаевка, в десяти километрах восточнее Полог, еще занятых гитлеровцами. Лишь за последующие два дня подыскали площадки всем полкам и перебазировали их: 821-й ИАП-в Чапаевку, 611-й- в Черниговку, 267-й - в Кирилловку и 117-й - в Пологи, к тому времени освобожденные от захватчиков.

- Товарищ полковник, прошу дать отпуск на одни сутки для свидания с родными! - обратился я к командиру дивизии.

- Полки перебазировались, разрешаю,- ответил Кудряшов.

Я прилетел на хутор Вольный во второй половине дня 19 сентября. Самолет посадил возле взорванного колхозного амбара.

Пока договаривался с подошедшим из соседнего дома дедком приглядеть за машиной, послышались крики. Оглянулся - к амбару бежит чуть ли не весь хутор, а впереди всех - мать и отец!

Мать повисла у меня на руках: оставили силы, подкосило волнение. Только и выговорила, задыхаясь:

- Сынок, та чого ж ты так довго до дому... Трэтий день ждэмо!

Заплакала. И отец слезу утирает. А глядя на мать и на отца, другие платки и фартуки к глазам тянут: у всех, наверняка, кто-то на фронте.

Успокоив и расцеловав мать, поцеловавшись с отцом, я поклонился людям:

- Добрый дэнь, зэмлякы! Щыро витаю з вэликим святом вызволення з нэволи!

И мне поклонились, хором ответили:

- Спасыби на доброму слови!

Я всматривался в лица людей, иных узнавал, но иные казались совершенно незнакомыми, так безжалостно обошлись с ними война и время. Вот улыбается мне дед Рябка, по прозвищу Тужик, в прошлом бедняк из бедняков, честнейший труженик, золотых рук мастер, способный вручную сделать из металла любую хитроумную штуковину; вот однофамилец Рябки, в прошлом - церковный староста, любитель церковного пения и крестных ходов, не - возражавший, впрочем, против колхозов и сам быстро вступивший в колхоз, а вот маленький, сгорбившийся, тяжело опирающийся на палку старичок с длинными седыми бровями... Да это же отец моего лучшего друга Паши Бодни!