Малознакомый Ленин

Таких, как их называли, «держателей» капитала Шмита нашли в лице К. Каутского, Ф. Меринга, К. Цеткин, авторитетных и уважаемых представителей немецкой социал-демократии. Им было представлено право решать вопрос о выдаче и невыдаче денег и кому именно. В случае нарушений условий объединительного договора «держатели» были уполномочены решить вопрос о дальнейшей судьбе порученного им имущества, опираясь на постановление пленума Центрального Комитета, специально для сего созываемого.

Какую же сумму большевики должны были передать «Держателям»? Ленин настоял, чтобы за большевиками (в некотором роде компенсация за прекращение «Пролетария») было оставлено 30 тысяч франков на издание большевистской, но «не фракционной» литературы. Что же касается основного фонда, оставленного наследства Шмита, из него передавались «держателям» немедленно 75 тысяч франков, а «остальные 400 тысяч франков намечались к передаче в два срока на протяжении двух лет».

Точную сумму поступлений от реализации наследства Шмита, кроме нескольких лиц, никто знать не мог. При перечислении передаваемых сумм верхушка Большевистского Центра имела полную возможность кое о чем умолчать, и Мартов, на основании каких-то имеющихся у него сведений, категорически утверждал, что именно так и произошло. Но даже если бы не была скрыта часть капитала, показанная сумма 500 тысяч франков плюс около 220 тысяч франков, истраченных до попытки объединения, — всего 720 тысяч, достаточно говорит, насколько был значителен этот подарок революции. Ем. Ярославский в «Очерках по истории ВКП(б)» (Москва, 1937, т. I, стр. 204) называет несколько большую сумму — 280 тысяч золотых рублей или 756 тысяч золотых франков. С. Шестернин, принимавший участие по заданию Ленина в реализации наследства Шмита, в статье «Реализация наследства после Н. П. Шмита и мои встречи с В. И. Лениным» (Сборник «Старый Большевик», 1933, № 5 (8), стр. 155) сообщает: «В 10 минут рысак доставил меня с Варварки (где помещалась контора Морозовых) на Кузнецкий мост в отделение Лионского кредита, где тотчас же и были сданы для перевода в Париж по телеграфу все причитающиеся на долю Елизаветы Павловны деньги. К сожалению, у меня нет копии определения окружного суда об утверждении Елизаветы Павловны в правах наследства (где точно указана сумма), но хорошо помнится мне, что было послано до 190 тысяч рублей золотом. Елизавета Павловна со своей стороны тоже припоминает, что в Париже было получено 510 тысяч франков, что по тогдашнему курсу составляет те же 190 тысяч рублей». В отношении части наследства, причитавшейся Екатерине Павловне, жене Андриканиса, С. Шестернин пишет: «После я слышал, что по решению этого (третейского) суда Андриканис выдал партии только половину или даже одну треть того, что получила Екатерина Павловна после покойного брата».

Нужно думать, что все поступления по наследству Шмита, включая непоказанный капитал (Ярославскому, как и нам, неизвестный), значительно превышали эту сумму.

В наши намерения не входит ни описание начавшейся после «объединения» (вернее никогда не прекращавшейся) борьбы, ни разбор, кто в ней прав, кто виноват. С точки зрения чисто формальной — договор об объединении нарушили несомненно меньшевики: в Париже они не прекратили свой журнал «Голос Социал-Демократа», а в России их товарищи отказались войти в словесно общепартийный, фактически зависящий от Ленина Центральный Комитет. Но так как Ленин не верил в возможность объединения с меньшевиками и не хотел его, то даже и в том случае, если бы меньшевики не нарушили договор, он постарался бы создать положение, при котором они не могли бы избегнуть его нарушения.

Свои агрессивные замыслы он скоро после объединения (в апреле) поведал Горькому: «Мы сейчас сидим в самой гуще этой склоки. Либо русский ЦК обкорнает голосовцев (меньшевиков, идущих за «Голосом Социал-Демократа». — Н.В.), удалив их из важных учреждений (вроде Центрального Органа и т. п.), — либо придется восстановлять фракцию» [40].

Считая, что игра в объединение продолжалась слишком долго и ее нужно прекратить, Ленин 5 декабря 1910 года объявил, что договор меньшевиками нарушен и деньги, переданные «держателям», должны быть немедленно возвращены большевикам.

Вот здесь и обнаружилась большая ошибка Ленина, основанная на переоценке эффективности приемов, всегда применяемых им в партийной борьбе. Он согласился на передачу денег «держателям» не только потому, что при формальном объединении иначе нельзя было поступить. Он был уверен, что при ультимативном напоре на «держателей», при представлении им аргументов, имеющих лично для него бесспорный и решающий характер, ему будет очень легко взять у них деньги обратно. И ошибся. «Держатели», и прежде всего Каутский, хотели добросовестно выполнить данное им поручение. Они не могли согласиться с Лениным, что истина только на его стороне. Они считали необходимым выслушать и другую сторону.

Убедившись, что при невероятной склоке в русской партии, превратившейся в осиное гнездо, он честно не может выполнить возложенные на «держателей» задачи, Каутский отказался и от роли третейского судьи, и роли «держателя». За ним вслед отказался и Меринг. Единственной «держательницей» денег осталась К. Цеткин.

Это тогда у Ленина зародилась, а после 1917 года перешла в ненависть, крайняя неприязнь к тому самому Каутскому, которого он долгие годы с великим почтением считал своим учителем и «самым замечательным последователем Маркса». Взгляд на Каутского как на «врага», «интригана», Ленин внушил своему парижскому окружению. О том можно судить по письму слушателя Лонжюмовской-Ленинской школы, не блиставшего умом грузина Орджоникидзе (при Сталине, который его впоследствии угробил, он руководил всей советской индустрией). Сообщая, что Каутский в Берлине якобы ставит препятствия возвращению большевикам денег, и придавая этим деньгам огромное значение в «судьбе партии», Орджоникидзе в ноябре 1911 года безграмотно писал большевикам в Россию: «Если судьба партии до сих пор решалась в Париже, то теперь это решается в Берлине, только с той разницей, что она в руках самого бессовестного интригана, который, вместо того чтобы не вмешиваться своим рылом в русские дела, совсем захотел господствовать, но это не долго» [41].

Развязный грузин забыл, что Каутскому давали именно полномочия «вмешиваться» в русские дела и объявили его «бессовестным интриганом» только потому, что он не подчинился ультиматуму Ленина.

Ждать очередной антрепризы Ленина не пришлось «долго». В январе 1912 года в Праге состоялась инспирированная, организованная, дирижированная Лениным так называемая VI «Всероссийская общепартийная конференция», на которой присутствовало 15 делегатов (13 большевиков и 2 меньшевика-партийца). Конференция приняла все политические резолюции Ленина, объявила себя единственной законной представительницей всей партии, признала давно расторгнутым договор 1910 года об объединении с меньшевиками. Она постановила объявить «меньшевиков-ликвидаторов» вне партии и избрала Центральный Комитет, а ему поручила принять все меры для немедленного возвращения денег, находящихся у К. Цеткин.

«Наконец, — писал Ленин Горькому, — удалось, вопреки ликвидаторской сволочи, возродить партию и ее Центральный Комитет. Надеюсь, Вы порадуетесь этому вместе с нами» [42].

В Центральный Комитет были избраны Ленин, Зиновьев, Орджоникидзе и другие, в том числе Роман Малиновский, член Государственной Думы, одновременно агент полиции и провокатор. Кроме него, в числе делегатов конференции находился еще другой агент полиции Романов (кличка Аля Алексинский), бывший слушатель социал-демократической школы на Капри у М. Горького. «Историческое решение» Пражской конференции, навсегда устранившее попытки объединиться с меньшевиками, таким образом, было принято при активнейшем участии двух крупнейших агентов царской полиции. Удивляться не приходится: ряды большевистской партии (см. о том «Воспоминания» Крупской) кишели провокаторами [43].