Побег

Советую к моим словам прислушаться любому, прежде чем брать на себя огромный груз ответственности, за который впоследствии придется понести суровое наказание. А говорить, что ты — бродяга, не являясь им на самом деле, слишком опасно. Это на свободе может многое сойти с рук, но, не дай Бог, тюрьма! Так что, думаю, многим стоит задуматься над моими словами…

Ну а теперь, после некоторых полезных советов и пояснений, продолжу свое повествование.

В те времена, о которых я пишу, повсюду в стране, а тем более в тюрьмах и лагерях, существовал строгий воровской закон. В частности, один из пунктов которого гласил: если бродяги, прибыв на зону, в тюрьму, пересылку и так далее, застают там положенца, действия которого, по их мнению, идут вразрез с воровскими канонами, они обязаны незамедлительно отписать об этом либо ворам, которые доверили зону этому положенцу, либо любым находившимся поблизости уркам. Затем они должны были поставить об этом в известность самого положенца и ждать ответа. А уже по прибытии ответа поступать строго в соответствии с написанным.

В нашем случае никто из арестантов не знал, кто доверил лагерь этому прохиндею, сам же он называл имена двоих урок, которые действительно существовали в природе. Больше того, один из них — Жид Ташкентский — сидел в это время в Коми. Если читатель помнит, я встречался с ним и с Хасаном Каликатой в Самарканде, когда был с Лялей на гастролях. Второго звали Мексиканец Орджоникидзевский.

Оба эти уркагана были хорошо известны массе людей не только в заключении, но и на свободе. Возможно, а скорее всего, именно поэтому, эта мразь назвала их имена. Из пояснений Белого (так звали эту скотину) следовало, что поскольку в зоне долгое время не было воров, а положение оставляло желать много лучшего, то, зная его как бродягу, урки доверили ему лагерь, оповестив его об этом малявой. Бродяги же, которые находились в тот момент рядом с ним, освободились и разъехались.

Естественно, мы не поверили ни единому его слову, и у нас для этого была масса причин, но игнорировать его пояснения мы не то что не могли, но и не имели права, будучи теми, кем были по жизни.

У каждого из нас были свежи разного рода воспоминания, связанные со строгим соблюдением воровских законов. Например, случаи, когда зек объявлялся в каком-нибудь гулаговском застенке вором. Все или почти все бродяги не только интуитивно, но и совершенно объективно видели и знали наверняка, что перед ними — сухарь, и расправлялись с ним, как и положено, как с гадом. Проходило время, и при первом же свидании с ворами с этих людей спрашивали, правда не так уж и строго, но все же спрашивали. Казалось бы, за что? И как это объяснить? Ведь эта нечисть действительно была самозванцем. Ну, во-первых, при любой уверенности всегда присутствовало слово «почти», а оно, согласитесь, всегда оставляет чувство какой-то незавершенности. Тем более оно принимает огромный, иногда даже роковой смысл, если дело касается чего-то воровского, то есть, в сущности, человеческой жизни.

Урками все объяснялось предельно просто. Раз человек назвался воровским именем, а вы сомневаетесь в его компетенции, то, будьте любезны, отпишите об этом ворам и ждите ответа, не принимая никаких бесправных мер. И, лишь только получив ответ от воров, можете действовать в соответствии с написанным в маляве.

Конечно, самозванцы знали об этом воровском законе, больее того, иногда на него они и делали свои гнусные ставки и умудрялись намутить очень много воды за то время, пока приходил ответ от воров, но воровской закон строг и един для всех. Он был почти сродни принципу, которого свято придерживался закон дореволюционной России, гласивший: лучше оправдать десять преступников, чем осудить одного невиновного. А вот ленинская — гулаговская формулировка на этот счет провозглашала совсем противоположное: если из десяти репрессированных один окажется виновным, репрессия себя оправдает.

Продержали нас в карантине недолго, всего несколько дней. Такой стандарт был распространен везде по северным командировкам, за исключением объявления карантина в самой зоне или когда администрация этап не принимает.

Было, конечно, и еще несколько причин. Например, люди с этапа не выходили в зону, но это касалось сучьих зон, данная же командировка к такой категории лагерей шпаной причислена не была. Хотя, говоря чисто воровским языком, бродяга обязан зайти не только в любую зону, но и в любую тюремную камеру и так далее и навести там воровской порядок.

Но проблема чаще всего состояла в другом: не всегда, а точнее говоря очень редко, были чисто воровские этапы, то есть состоящие из одной воровской масти. На этот раз все, казалось бы, было на первый взгляд ровно, с воровской точки зрения естественно, но это только так казалось. Самым же главным для нас было то, что мы знали: вся эта встреча — хорошо организованный спектакль, где главными режиссерами были начальник режима и начальник оперативной части.

В конечном счете и Белый, и легавые поняли, что мы с ними на «одну руку шпилить» не будем, и нас потихоньку в течение недели всех загасили в изолятор. В принципе понимать-то нас им было нечего. При самой первой встрече, когда мы вышли из карантина, и при дальнейшем разговоре с Белым мы лишний раз убедились в правильности обвинений мужиков в его адрес, услышанных еще в карантине. Так что, особо не мудрствуя, мы высказали ему все, а также известили о том, что отправляем маляву одному из тех воров, которые доверили ему смотреть за лагерем. Так что нам несложно было догадаться, какие именно действия со стороны ментов последуют вслед за нашим решением.

Самым главным в данной ситуации было отправить маляву из зоны. Менты, конечно, знали об этом не хуже кого бы то ни было, поэтому перекрыли нам все пути общения как с жилой зоной, так и внутри изолятора, но нас они все же, как всегда, чуток недооценили. Сама малява была написана нами еще в карантине и отдана человеку, который сидел в БУРе, осужденный в «крытую» тюрьму и ожидавший этапа. По нашей договоренности, нам оставалось только цинкануть ему в нужный момент имя урки, которое он должен был написать на маляве. Но, повторюсь, мы обязаны были выслушать обе стороны — в этом заключался наш долг. Поставив в известность Белого, мы тут же цинканули, чтобы на маляве было написано имя Жида Ташкентского.

Продержали нас в изоляторе чуть больше месяца. За это время с нами на языке ментов велась скрупулезная «политико-воспитательная работа». Хорошо отлаженный механизм ГУЛАГа допускал почти любые посулы и обещания, лишь бы не поломать какой-нибудь даже маленький винтик в своем устройстве. В данном случае администрация прекрасно понимала, что, если она не сможет хотя бы некоторых из нас перетащить на свою сторону, а таких средств у них было предостаточно, им придется начинать все с самого начала. Мало того, они никогда не были уверены в том, получится ли у них модель лагеря подобного рода, который был до этого, или нет.

В дальнейшем произошло то, что и должно было произойти. Испробовав почти все методы воздействия на нас и поняв, что все бесполезно, нас отправили этапом. Если бы мы пробыли еще какое-то время в лагере, нас бы могли осудить в «крытую», но пробыли мы там всего несколько дней, а потому такой вариант был исключен. Даже ярым скептикам, остававшимся в лагере и в чем-то долгое время сомневавшимся, теперь все сразу стало ясно.

В общем, в лагере произошла маленькая революция. Белому мужики все же разбили голову, даже не дожидаясь малявы от воров, видно, достал этот негодяй мужиков как следует.

Такой расклад легавых, естественно, не устраивал, и отправили они этот использованный презерватив вместе с подобным товаром куда подальше от своих пенатов. Такова всегда участь подобного рода ничтожеств. В зону заехали новые этапы, и жизнь там пошла своим чередом.

Как ни странно, но спустя шесть лет я вновь побывал в этом лагере, а точнее, приехал со своей новой женой на свидание к ее младшему брату, которого с четырнадцатью годами за плечами отправили из Махачкалы в этот Богом забытый край. Кое-кто меня узнал, но виду не подал, и я, конечно, догадался почему. На свидание меня не пустили, а жене дали всего сутки. Хотя на все, что мы привезли с собой (черную икру, балык, коньяк) и то, какие у нас имелись деньги, можно было купить всю их администрацию со всеми потрохами. Частенько приезжие с Кавказа покупали их и за меньшее. Но понять их тоже можно. Администрация северных командировок того времени влачила нищенское существование, и порой шпана в лагере жила намного лучше, чем менты на свободе…