Анна Павлова

Совсем не просто, когда Павел Андреевич Гердт присоединился было к требованию возвратить Кшесинского, а потом не спал ночь и наутро вычеркнул свою подпись. В списке сразу образовался солидный пробел: «Солист его величества П. А.

Гердт». И все-таки депутация балетной труппы с Павловой во главе отправилась 25 ноября к министру двора барону Фредериксу, требуя ве>- нуть Кшесинского. Она не добилась успеха. Напротив, министр начертал резолюцию: «.. .артистке Павловой 2-й поставить на вид ее резкое обращение, проявленное ею...»

Трагически не просто, раз покончил самоубийством Сергей Легат, любимый труппой за простоту и веселость. Бедняга запутался в безвыходных противоречиях.

С одной стороны была Мария Мариусовна Петипа — дебелый пережиток старых порядков, любовница, которой он годился в сыновья. Был брат Николай — «классик и педант», метивший в балетмейстеры: кстати, его и назначили через месяц с небольшим после кончины Сергея, когда все словно бы улеглось в привычные берега.

С другой стороны были друзья по духу — Павлова, Фокин, Карсавина. Теляковский в дневнике сокрушался, что на панихиде по Легату среди венков был один с красными лентами. Павлова старалась их раскладывать виднее.

Эта троица возглавляла «левый фланг».

Добивались автономии труппы, выбрали комитет из ее среды. Комитет готов был решать вопросы о жалованьи актерам и вопросы художественной практики. В дирекции предпочли дело замять, однако понимали, что не такой уж пустяк этот протест железной дисциплине, привитой с младых лет.

И хотя, по словам Фредерикса, все кончилось сп queue de poisson — рыбьим хвостом, негласные выводы дали себя знать. В общем поступили хитро. Павлову, Карсавину и Фокина сначала откололи от струсившего большинства, потом, пожурив отечески, оставили в труппе. Все-таки — лучшие исполнители, овации им устраивают не только в «райке», но и в партере, а в подобных случаях главное — избегать нежелательных эксцессов.

Фокину даже позволили учить дальше воспитанниц, не вняв жалобам ненавидевшей его начальницы Варвары Ивановны.

Но балетмейстером он мог теперь стать только явочным порядком и, конечно, без утверждения в должности. Так и вышло...

Конец 1905 — начало 1906 года были сплошной цепью триумфов Павловой.

За декабрь — январь она станцевала три новые партии: из них одну в разных вариантах.

Пожалуй, это было самое счастливое время.

Ей должно было исполниться двадцать пять лет.

Она жила в радостном и свободном напряжении сил. Не догадывалась, что это и есть вершина ее расцвета, и по-прежнему думала, будто главное — впереди.

Все доставалось легко, даже и самый труд — ежедневный, упорный, любимый.

Постепенно становилось привычным быть в центре внимания. Позже она научилась чуть- чуть «играть Павлову».

Теперь она эту Павлову только еще открывала. Все было предельно естественным.

Репетиции на сцене превращались в своего рода спектакли.

Незанятые оркестранты вместо того чтобы сидеть в буфете выстраивались по стенке оркестра, лицом к рампе. Оперные артисты и свои же балетные, откинув чехлы с кресел партера, рассаживались группами и в одиночку. У входов виднелись ливреи капельдинеров. В кулисах набивались представители всех разнокалиберных штатов театра — этого своеобразного государства, королевой которого она себя начинала сознавать.

И не один студент нанимался мимистом, а то п рабочим, чтобы присутствовать при ее «утреннем выходе».

Вот Павлова, взявшись рукой за крепление кулисы, сделает несколько быстрых батманов. Ногой, обутой в атласную туфельку, разотрет на полу канифоль и, нагнувшись, перевяжет тесемки у щиколотки. .. Вот, попробовав несколько раз один и тот же пассаж, остановится, задумается, обняв себя за плечи, и что-то потом объяснит дирижеру Ричарду Евгеньевичу Дриго, сидящему рядом с пианистом... То так, то этак выглянет из-под воздетой руки, передав в оттенках одной позы десяток различных настроений... А потом, подколов рассыпавшиеся в пируэтах волосы, накинет пуховый платок на плечи и облокотится о рояль, следя за кордебалетом, который репетирует ее встречу...

Десятки глаз наблюдали, как она ходит, садится, встает. В любом ее движении было столько же певучей прелести, сколько и в самом танце.

И танцевать она хотела все, зная, что все получится и все будет прекрасно.

4 декабря 1905 года — «Дон Кихот».

«Три года тому назад она танцевала в «Дой Кихоте» незначительную роль «Жуаниты, торговки веерами». Тогда уже видно было, что это за артистка, но предсказать, что три года спустя она будет танцевать главную роль, было бы смелостью; однако самые смелые предсказания оправдываются, когда имеешь дело с таким сильным, ярким, красивым талантом. «Дон Кихот» не дает много материала для драматического и мимического таланта артистки; здесь играть почти не приходится, и следовательно,все внимание сосредоточивается на танцах. Танцы г-жи Павловой 2-й воздушны, ритмичны и блестящи. Ее успехи в технике балетного классицизма удивительны. Вчера она отличалась...»

И дальше рецензент перечислял многие трудности виртуозной техники. Впрочем, через два года к ним прибавились двенадцать блистающих entrechats-six, начинавшие вариацию Павловой — Китри в пятой картине балета.

Еще спустя несколько лет в роли Китри увидел Павлову, уже прославленную гастролершу, воспитанник школы Борис Шавров. В 1963 году этот большой мастер вспомнил один особенно запечатлевшийся момент ее танца:

«Павлова стремительно отступала в арабеске по диагонали от нижней кулисы вверх. Нога поднята высоко, корпус опущен вниз. Динамика хода была такая, что воздушный тюник весь надвигался вперед...»

18 декабря 1906 года — «Очарованный лес».

«Вчера она создала обаятельный по внешности образ венгерской крестьяночки, грезившей среди дриад и гениев очарованного леса. Гибкая, тонкая и стройная, как тростинка, она была самым очаровательным цветком среди этого очарованного леса. Красивое pas d’action с пируэтами на renverses она закончила вариацией с блестящими по технике и воздушности антраша-sept».

15 января 1906 года Павлова впервые выступила в Москве. Шел балет «Дочь фараона», заново поставленный Александром Алексеевичем Горским всего полтора месяца назад.

Горского в Петербурге не уважали за расправу с балетами Петипа. «Велика, в самом деле, доблесть вывернуть наизнанку «Лебединое озеро», «Конька-горбуяка» или «Баядерку»!» Но в его «Дон Кихоте» у себя, в Мариинском, танцевали не без удовольствия: что ни говори, а приедаются из спектакля в спектакль одни и те же академические композиции.

В «Дочери фараона», как и в других переделках классики, новое шло вперемешку со старым, увлекая балетмейстера в полную эклектическую неразбериху. Да и не только балетмейстера. В живописи Коровина археологическая дотошность часто оказывалась не к месту в сочетании с классическим танцем на пальцах.

Но Павлову такое не заботило.

Ей понравились костюмы Коровина...

Взглянув в зеркало, она не узнала себя.

Прозрачный шарф широко перехватил по бедрам складки струящейся юбки. Впереди он завязан узлом, а концы свободно свисают вниз. Грудь прикрыта чуть выпуклыми чашками, руки особенно тонки от тяжелых браслетов. И, пожалуй, такой утонченной, таинственной она кажется от странной прически: волосы, распущенные и подвитые, обрамляют лицо, спускаются на шею, густой гривкой закрывают лоб. Их придерживает металлический обруч, увенчанный вскинувшейся змейкой.

Ей понравилась необычность классических танцев этого балета, где геометрия рисунка размыта и уступает прихотливой красочности. Понравился сгущенный драматизм пантомимных эпизодов, когда вместо условной жестикуляции рук должно было играть все тело.

Царевна Бинт-Анта, дочь Рамзеса II,— так называлась у Горского прежняя Аспиччия.

О бедной царевне потом никто и не вспомнил, когда через два года Павлова выступила Вероникой в «Египетских ночах» Фокина. Между тем пластика Бинт-Анты была как бы остановкой на пути от «правоверного» классического танца Аспиччии (из «Дочери фараона» Петипа) к еще не поставленным танцам Вероники, вольно стилизованным под египетские фрески. Горский-то Дункан уже тоже видел.