Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

– Сережа, спасибо тебе большое! Молодец ты, что не отказался, все вытерпел по-геройски! Ты понимаешь, если бы ты отказался, какая бы это была обида для хозяина. Ведь он специально зарезал самого лучшего барана. У казахов свои национальные обычаи, и нам нужно их уважать. Мы ведь гости, а они хозяева. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Я не ожидал, что получу благодарность от Шолохова не за благополучную поездку (а она была не из легких), а совсем по другой причине.

А Шолохов продолжал:

– Я эти обычаи уже немного знаю. Тебя мутило от бараньего жира, а мне как почетному гостю один раз дали бараний глаз, и я должен был его съесть. Представляешь? Хозяин сказал, что я, когда съем этот глаз, стану очень зорким, и это поможет мне в охоте и в жизни. Отказываться нельзя. И я, скрепив сердце, съел этот бараний глаз, будь он неладен. Хорошо еще, что он вареный, а не сырой. Ну что же? Видеть я, конечно, лучше не стал, но был доволен, что преодолел себя ради этикета.

Любимый цвет

Когда я поступил работать к Михаилу Александровичу, то первое задание, которое я получил от него: покрасить алюминиевую лодку «Казанку» и лодочный мотор «Вихрь» в зеленый цвет. Это, конечно, для маскировки. У него и деревянные лодки были покрашены неяркой зеленой краской. Ну, а вообще Михаил Александрович действительно любил зеленый цвет. Говорил: «Природу напоминает и глаз отдыхает».

Поглядев на нашу одежду (мою и шофера Гурова Виктора Алексеевича), Шолохов сказал: «Это не годится. Вы – как черные вороны в жнитве. Надо вам другую одежку». И скоро мы получили из райпотребсоюза спецодежду (куртку и брюки) зеленого (защитного) цвета. У него самого охотничья одежда была исключительно зеленого цвета: фуфайка, гимнастерка, брюки, фуражка. Значит, Михаил Александрович любил зеленый цвет. И не только когда охотился.

На Хопре

Михаил Александрович с Марией Петровной часто ездили на рыбалку на Хопер. Места там дикие, рыбы было тогда много. Любимое место Михаила Александровича – «Под вязами». Это между Букановской и Пустовским. В большой глубокой зеленой котловине раскинулись могучие вязы. Здесь разбивали палатку, здесь помещались все запасы и инструмент. Старая повариха Шолоховых Анна Антоновна («тетя Нюра») хлопотала здесь над обедом. Тут же, на берегу Хопра, стояла привезенная из Вешек деревянная лодка-плоскодонка.

Один раз Михаил Александрович с Марией Петровной рыбалили с утра на сазанов, но рыба не клевала. Сторожкий сазан не хотел брать наживку. Чтобы не скучать, Шолоховы ловили еще на поплавочные удочки на небольшой глубине. Ловил каждый себе, и поймали Шолоховы мало: несколько окуньков, плотвичек, ершей. А за излучиной рыбалил заядлый рыбак Выпряжкин Спиридон Никифорович.

Мария Петровна уже успела сходить к Выпряжкину и «докладывала» Михаилу Александровичу:

– А знаешь, Миша, Спиридон-то – наловил. У него и подшещики, и язи, и даже один сазанчик килограмма на три в сетке барахтается. Сама видела. Вот ведь какой умелый да везучий.

Шолохов на это отвечал:

– Да, Маша, Спиридон хорошо поднаторел на рыбной ловле, зубы съел на этом деле. Можно сказать – профессор.

Подумал и прибавил:

– Знаешь, Маша, поедем-ка на ту сторону. Авось и нам повезет. Может, сазанчика подцепим. Утрем-ка мы нос этому «профессору» Спиридону.

Он позвал меня (я в это время возился с машиной) и сказал:

– Сережа, перевези-ка ты нас с Марией Петровной на ту сторону. Тут что-то не ловится, попробуем там.

Мы сели в лодку, и я повез Шолоховых через Хопер. Высадил их у ямы и погреб назад. Приехав, опять стал возиться с мотором (барахлило зажигание).

Прошло не больше получаса, и небо вдруг потемнело. Откуда-то появились тучи, и стал кропить мелкий дождик. Потом дождь стал гуще. Судя по всему, дождь становился обложным, скоро не перестанет. Шолохов, видно, тоже определил, что дождь обложной, и вот он уже кричит с другого берега:

– Сережа, езжай, забери нас, мы уже намокли.

Я погреб через Хопер. Между тем дождь усилился, он уже лил как из ведра. Когда я перевез Шолоховых, мы все были мокрые до нитки. Ведь никто не взял с собой ни плащей, ни накидок. Шолохов чертыхнулся:

– Вот и наловили… Хотели Спиридона посрамить. Вот Бог и наказал нас за гордыню. А все ты, Маша, виновата. Слишком уж ты завистливая. А вот теперь будем есть рыбу Спиридона. Не знаю, как ты, а я переживаю. В иждивенцы мы с тобой записались, Маша. Спиридон теперь совсем нос задерет. Он, конечно, вслух ничего не скажет, а про себя подумает: «Дармоедов я, этих Шолоховых кормлю. Один с сошкой, а семеро с ложкой».

Но все понимали, что Шолохов шутит. Он был жизнерадостным от природы, и неудачи на охоте или на рыбалке не очень отражались на его настроении. Хотя равнодушным его тоже нельзя было назвать, он все-таки, как всякий охотник и рыболов, был азартным человеком.

Вообще, Михаил Александрович очень любил веселую шутку. Он часто подшучивал над своими близкими и знакомыми. Я вспоминаю, как он рассказывал о своей поварихе Анне Антоновне. Якобы она понравилась одному богатому казаху, и он предложил за нее выкуп – 10 баранов. «А мы, – продолжал Шолохов, – сказали казаху, что донские казачки не продаются. А потом все время боялись, что влюбленный казах ее украдет». Надо добавить, что «невесте», о которой говорил Шолохов, уже сравнялось семьдесят лет. Все смеялись, в том числе и сама «невеста».

Как Шолохов соблюдал охотничьи законы

В 1974 году у Шолоховых весной гостил журналист В. Дробышев, москвич, знакомый Марии Михайловны (младшей дочери Шолоховых). Он иногда расспрашивал меня, как мы ездили на охоту, кого стреляли, при каких обстоятельствах. Я ему рассказывал. Но когда я прочитал статью Дробышева, то очень удивился. Дробышев написал, что один раз Шолохов убил 12 уток.

Это было неправдой. Притом двойной неправдой. Дело в том, что Шолохов никогда не бил уток, а стрелял только селезней. «Женский пол не убиваю», – говорил он. И во-вторых, он не бил больше положенных пяти. И в лицензии он указывал, что берет лицензию на 5 селезней, 5 гусей, 5 стрепетов, 5 вальдшнепов и т. д. Правда, куропаток, малоуток, он бил без разбора и сколько попадалось. Различить их по полу невозможно.

Также Михаил Александрович охотился с помощью подсадных уток. Этот вид уток называется кряквами. Их выращивали некоторые хозяева-вешенцы и в окрестных хуторах. Маленькие, серенькие, они обладают звучным голосом. Я по заданию Шолохова выменивал их на обыкновенных, домашних, крупных. Крякв держали отдельно от селезней, и, когда на охоте их выпускали из клеток на воду, привязав шнурком, они начинали возбужденно махать крыльями и надрывно крякали, призывая диких селезней.

Применял Шолохов и искусственных подсадных уток (резиновых). В этом случае кряканье производилось манком. Но эффект от искусственных подсадных уток был хуже.

Михаил Александрович никогда не охотился на тех животных, которых запрещалось стрелять в нашем районе: лося, оленя, косулю. Если попадались, только любовался ими: «Какие красивые животные!»

Что касается зайцев, то и здесь Шолохов придерживался неписаного охотничьего закона. До самого ноября Шолохов не бил зайцев, потому что, говорил он, «грешно их бить – они кормящие». Убив пять зайцев, Шолохов прекращал охоту. Когда зайцы, выбежавшие из лесополосы, случайно попадали под колеса «УАЗа», Шолохов говорил остальным: «Не трогайте, это трофей шофера».

Михаил Александрович был противником погони за зайцем на машине. Обычно Николай Федорович Каргин (близкий друг семьи Шолоховых. – К. К.) подгонял меня: «Сергей, жми, Сергей, жми! Догоним!» Но Михаил Александрович охлаждал его пыл: «Чего без толку машину бить?! И ты же знаешь, Николай, что заяц будет невкусный – мокрый от пота». Это он уже шутил.

А вообще, будь то на охоте или на рыбалке, он требовал не оставлять после себя никакого мусора. Помню, уезжая после рыбной ловли с Хопра, мы выкапывали яму, бросали в нее и закапывали все отходы: банки, бутылки, бумагу, обертки, тряпки и т. д. Шолоховы любили чистоту…