Искусство невозможного (в 3-х томах)

— Вы недавно встречались с Путиным и обсуждали Чечню. У меня есть опасения, что Путин в какой-то степени уже стал заложником военного аспекта операции, уважения, с которым к нему относятся в армии.

— Я действительно считаю, что после ситуации в Дагестане не оставалось иного решения, кроме военного. И тут поведение Путина вполне рационально. Хотя, повторюсь, мы не сделали необходимых шагов для мирного урегулирования кризиса в Чечне. Другое дело — сложнейший психологический аспект. В той войне Россия в целом потерпела поражение. Вот вопрос: можно ли было только мирным путем завершить это кризис? Это главный вопрос, над которым я и сегодня еще мучаюсь.

— Так вы же таким путем и завершали.

— Да, вот я делал все, чтобы завершить мирным путем. И практически урегулирование было достигнуто в 1997 году. Хорошо, допустим, мы бы восстановили экономику Чечни и даже добились бы того,

чтобы исчезли люди, для которых единственный способ выживания

— похищение других людей, военное состояние. Они начали бы нормально работать, учиться. Но в целом для российского общества это являлось бы удовлетворительным или нет? Комплекс-то неполноценности возник, реально возник у огромной части общества. И пока он не преодолен, я задаю вопрос: можно ли выстраивать что– либо конструктивное в России?

— А за счет чего, кстати, комплекс неполноценности будет преодолен? За счет новой, победоносной войны?

— Для меня это вопрос, я еще раз говорю. Я же не даю ответ. Вот эта кампания сегодня. Вы помните, как люди реагировали к концу прошлой чеченской войны? Только 5 процентов поддерживали силовое решение. А сегодня больше 50 процентов. Только ли потому, что прозвучали взрывы в Москве, в Буйнакске? Или по другой причине

— потому что сегодня пытаются таким образом преодолеть тот комплекс? Я не имею ответа на этот вопрос.

— А вы имеете ответ на вопрос, способен ли Путин смотреть вперед и видит ли он там решение?

— Это вообще главный вопрос для меня в том, что касается Путина. Есть необходимые для президента качества, которыми Путин обладает,

— это воля и движение по либеральному пути. Эти качества необходимы, но не достаточны. А вот достаточным условием является быть стратегом, выстроить стратегию для России и следовать этой стратегии. Почитайте Бжезинского, у него обозначены все стратегические цели, и американцы пытаются их реализовывать. Вот вы помните войну в Косово. Американцы говорят — мы победили. Я могу доказывать, что американцы проиграли с точки зрения тех целей, которые они декларировали открыто, — гуманитарных. Число убитых возросло, беженцев тоже.

Но они достигли тех стратегических целей, которые продекларировал Бжезинский, — расширения стратегического влияния США в Европе. А как расценивать эту войну для нас, для России, — как победу или как поражение? Россия-то сформулирует свои цели?

— Вот вы не уверены, что Путин уже сформулировал свои стратегические задачи — даже по Чечне. А в том, что он останется на своем посту до самых выборов, уверены?

— Не вижу никаких причин, по которым не останется. Но я утверждаю, что Путин кандидат в президенты в любом случае — останется он или нет. И к выборам сформулировать свою стратегию ему все равно придется.

— Вы в общем с симпатией говорите о Путине и готовы его поддержать на выборах. Как вы думаете, поддержка Березовским Путина ему не повредит? Путину, я имею в виду.

— Я, кстати, когда отвечал на вопросы по поводу Путина, думал в том числе и об этом. Реально думал. Но я и здесь не могу себе изменить. Я почти ничего не изменяю в своих взглядах уже долгое время. Может быть, это и плохо. Я говорю, что я думаю. Повредит это Путину или нет? Знаю, что уж точно не поможет. А дальше — это сугубо мое личное дело, давать ответы на эти вопросы. А если уж решил отвечать, то правду.

Путин реально, с моей точки зрения, человек, который сможет обеспечить преемственность власти.

— Что вы вкладываете в слова «преемственность власти»?

— В нашей стране сформировалось новое общество с новыми, тесно связанными финансово-промышленными и политическими группами. Абсолютно важно не допустить не просто передела собственности, но и передела вот этих групп. Они — фундамент новой России. Насколько прочный — будущее покажет. Но разрушение этого фундамента означает возвращение назад. Следующая власть ни в коем случае не должна выстраивать свою стратегию на отрицании того, что сделала предыдущая власть. И я не вижу сегодня другого политика — подчеркну: избираемого, — который мог бы это обеспечить. А разговоры о «семье» — это все чушь.

— Вам видней. Вы заезжаете в Кремль, общаетесь с Юмашевым, Дьяченко?

— Я бываю в Кремле очень редко. За последний год, может быть, 3—4 раза. Место ведь не важно. Я встречаюсь и с Юмашевым, и с Волошиным, и с Татьяной Дьяченко. Отчасти эти встречи были не просто отдыхом, мы действительно обсуждали серьезные проблемы. С Волошиным, например, Карачаево-Черкесию. Я считаю, что эти люди реально озабочены судьбой России, а не собственной судьбой в России.

— А где проходит эта грань?

— А этой грани не существует. Понятно, что их будущее гарантировано только в нормальной, с моей точки зрения, России. В стране, в которой будет править, не дай Господь, Примаков, или Лужков, или Зюганов, никакого будущего для этих людей, как и для миллионов других, быть не может. Может быть, за исключением Татьяны, у которой не было выбора, выбор Волошина или Юмашева совершенно сознателен. note 248

— В последнее время я часто слышу, что ваше место в политике и в Кремле занял Роман Абрамович. Вы конкуренты?

— Могу говорить только за себя. Это какая-то придуманная история. Я считаю себя совершенно самостоятельным человеком и не борюсь за место нигде — ни в компании, ни в политике. Я пытаюсь утвердиться своим пониманием по тем или иным проблемам. Если кто-то делает это лучше меня, я отхожу. Правда. Так было всю жизнь. Без чувства ревности, без сопротивления. Я знаю, что есть пространство, где Роман очень силен — в личном общении с людьми. Я знаю, где он слабее меня — он хуже понимает пока политическую стратегию. Но и не претендует, что понимает. Он молодой и обучаемый. Хотя, с моей точки зрения, он недостаточно образованный человек, но обучаемый. Умный и, что особенно важно, точно оценивает свои возможности.

— Влиятельный в Кремле?

— Вы имеете в виду, среди людей в Кремле, принимающих решения? Я знаю, что он в очень хороших отношениях с Юмашевым, Волошиным. Я не знаю просто, какие у него отношения с Татьяной. И я уверен, что в силу своего реального таланта он может убеждать в той или иной точке зрения. Как он это реально использует, не знаю, не был свидетелем. Роман, надо сказать, очень скрытный человек — в отличие от меня. А вообще я даже испытываю удовлетворение, что среди нового поколения появляются люди, которые смогут продолжить наше дело.

— Вы войдете в штаб Путина?

— Я еще не знаю своих планов на последумский период. Есть некоторое обстоятельство, которое я сейчас продумываю и которое не позволит принять такое решение.

— Должность?

— Я не хочу пока комментировать. Но если эти обстоятельства не возникнут, то помощь, если она с точки зрения Путина будет целесообразна, я, безусловно, ему окажу.

4 февраля 2000 г. Комсомольская правда, Москва

БОРИС БЕРЕЗОВСКИЙ: КОГДА В МОСКВЕ УЖЕ ВЫПИВАЮТ

ВОПРОС: Похоже, с некоторых пор Путин аккуратно дистанцируется от вас.

БЕРЕЗОВСКИЙ: А я и не делаю вид, будто нахожусь где-то рядом. Мы периодически видимся, не более того.

— Периодически — это как?

— Раз в месяц.

— Кто инициатор встреч?

— Всегда я.

— У вас не возникло ощущение, будто Владимир Владимирович нуждается сейчас в победоносном блицкриге?

— Не понял вопрос.

— Поскольку с бандитами, которых первоначально планировалось мочить в сортирах, возникли некоторые проблемы, может, стоит ради поддержания высокого рейтинга кандидата в президенты сменить цель? Скажем, замочить олигарха и высоко поднять знамя борьбы с коррупцией.