Из Лондона в Москву (СИ)

Троцкий приказал зажечь камин, потому что ему показалось, что мне холодно. На самом деле было совсем не холодно, но потрескивание дров и отблески огня создали приятную атмосферу. Камин разожгла деревенского вида женщина в платке. Он сказал, что ему нравится в ней мягкая походка и мелодичный голос. Забавно, что в других ему нравится то, чем он сам обладает: его собственный голос необычайно мелодичен.

Заметив его дружеский настрой, я попросила разрешение сделать измерения. «Tout ce que vous voudrez,» - ответил Троцкий и обратил моё внимание, насколько несимметричным было его лицо. Он открыл рот и постучал зубами, демонстрируя искривлённую нижнюю челюсть. В этот момент Троцкий был похож на волка, лязгающего клыками. Когда он говорит, его лицо светлеет и глаза сверкают. За это выражение глаз Троцкого в России прозвали «волком». Его нос тоже имеет неправильную форму и выглядит так, как будто переносица сломана. Если бы не эта «горбатость», линия его носа имела бы плавный переход от линии его лба. В анфас он – вылитый Мефистофель. Брови сдвинуты под углом, а нижняя часть лица заострена выраженной непослушной бородкой. Пока я делала измерения калипером, он заметил: «Vous me caresses avec des instruments d’acier». Он говорит по-французски очень быстро, как настоящий француз. Я передвинула свою подставку в другой угол, где было лучше освещение, с другой стороны. Он со скукой следил за мной и произнёс: «Даже в гипсе вы заставляете меня двигаться, а я так устал от переездов». Троцкий объяснил, что сейчас он не очень сильно загружен работой, потому что подписан мирный договор с Польшей, и с южного направления проступают обнадёживающие известия. Я рассказала ему, что почти уже было, собралась в поездку на Южный фронт вместе с Калининым. Но Каменев отсоветовал, поскольку ехать предстояло в военном эшелоне. Троцкий среагировал мгновенно: «Вы хотите побывать на фронте? Можете поехать со мной». Затем он подумал минуту и спросил: «Вы здесь находитесь под покровительством нашего Комиссариата Иностранных Дел?». Я ответила отрицательно.

- Но с кем вы? Кто несёт ответственность за вас?

- Каменев, - объяснила я.

- Но Каменев на фронте.

- Да.

- Значит, вы здесь совершенно одна? Хм, в революционной стране это очень опасно. Вы знаете Карахана, личного секретаря Чичерина?

- Знаю. Он проживает в одном доме со мной. И ещё Литвинов.

- А, Литвинов. Я позвоню ему.

И он, действительно, позвонил по телефону, но о чём был разговор, я, конечно, не поняла. Позже Литвинов рассказал мне, что Троцкий расспрашивал обо мне и поинтересовался, разумно ли мне показывать фронт. Литвинов дал мне самые лучшие рекомендации.

В четыре часа Троцкий приказал принести чай. Мы пили чай, и он рассказывал о себе, о скитаниях заграницей во время войны и, наконец, как накануне революции он отправился на нейтральном пароходе из Соединённых Штатов в Россию, и как его арестовали канадские власти и продержали в лагере для перемещённых лиц. Ему пришлось провести в этом лагере несколько месяцев, пока Русскому Правительству удалось добиться его освобождения.

Троцкого особенно возмущало, что англичане не посчитались с тем, что он ни направлялся в Англию, ни возвращался из английских колоний и, вообще, плыл не на английском корабле. «Но, - добавил он, - Я замечательно провёл время в этом лагере. Там находилось много германских моряков, и я вел среди них агитационную работу. К моменту моего освобождения они стали убеждёнными революционерами. Некоторые из них до сих пор пишут мне письма».

В пять часов я собралась уходить. Троцкий сказал, что у меня уставший вид. Я пояснила, что трудно работать при таком плохом освещении. Он предложил продолжить следующий сеанс при электрическом свете. Мы договорились встретиться завтра в семь вечере. Меня отвезли домой на машине Троцкого.

19 октября 1920 года.

Москва. Машина Троцкого пришла в шесть тридцать вечера. Николай Андреев пил со мной чай, и я предложила подвезти его: он живёт недалеко от Наркомата Армии и Флота. Был сильный снегопад, и пока мы ехали в машине, из-под колёс разлетались мельчайшие кусочки замёршего снега, обволакивая нас белой пеленой. В машине была крыша, но отсутствовали боковые стенки. На Красной площади у нас лопнула шина. Какое-то время мы терпеливо сидели и смотрели, как прохожие падали на скользком тротуаре, а повозки с большим трудом взбирались по крутому проезду. Зима наступила так внезапно. Лошади ещё не были подкованы с расчётом на скользкую дорогу, и поэтому им было трудно устоять. Этим утром на моих глазах упало сразу четыре лошади. В Лондоне подобное событие собрало бы толпу зевак, а здесь никто даже не повернул головы. Меня сильно рассмешило, как поднимают упавшее животное. Возница (мужчина или женщина, не важно) становится позади повозки и толкает её. Бедная лошадь, не в силах сопротивляться движению оглоблей, помимо своей воли в мучениях поднимается на ноги. Нет необходимости распрягать лошадь.

Сильно замёрзнув, мне уже было не до прохожих, которые скользили и падали на ледяной Красной площади. Тогда я спросила шофёра, как скоро мы сможем ехать дальше. В ответ услышала: «Сичас», что фактически означает «немедленно», а на самом деле может быть завтра или даже на следующей неделе! Поэтому я подняла меховой воротник своего лёгкого пальто, вытянула ноги вдоль сиденья и попросила Андреева сесть на них, чтобы хоть немного согреться. К Троцкому я вошла в семь тридцать. Он посмотрел на меня, а потом взглянул на часы. Я рассказала, что произошло. «И по этой причине вы опоздали?», - заметил он. Тем не менее, для него это не играло никакой роли: он мог бы меня и не ждать. Троцкий поцеловал мою замерзшую руку и поставил перед камином для меня два кресла: на одно кресло я села, а на другое положила греться свои ноги. Когда я немного оттаяла и зажгла все имевшиеся в помещении люстры, он заявил: «Давайте сразу договоримся: каждые полчаса я буду подходить и стоять рядом в течение пяти минут». Конечно, «пять минут» сильно затянулись, и мы разговорились, я продолжала работать, и счёт времени оказался потерянным. Когда зазвонил телефон, Троцкий спросил: «Вы позволите?». У него очаровательные манеры. Я сказала ему: «Я вам поражаюсь. Вы такой дружелюбный и вежливый. Насколько я понимаю, вы были весьма несговорчивым человеком! Что я буду говорить людям в Англии, когда меня спросят: «Что это за монстр, Троцкий?». С озорным взглядом Троцкий ответил: «Скажите им в Англии, скажите им …». (Но я не могу сказать ИМ!). Я снова обратилась к нему: «Вы так не похожи на свою сестру». Улыбка исказила лицо Троцкого, но он ничего на это не ответил.

Я показала фотографии своих работ. Троцкий попросил оставить ему одну из фотографий композиции «Победы». Среди бюстов он особенно выделил «Asquith» (Герберт Генри Асквит Премьер-Министр Великобритании от либеральной партии–Ред.) и заметил при этом, что эта работа выполнена с особым чувством и старанием. Троцкий предположил, что Асквит должен быть влюблён в меня, хотя это и не обязательно, и произнёс, посмеиваясь: «Вы мне подали идею. Если Асквит вскоре вернётся на свой пост (ходили слухи, что он может создать коалицию с лейбористами и признать Россию), я возьму вас в заложницы и продержу до тех пор, пока между нами не будет подписан мирный договор». Я рассмеялась: «То, о чём вы говорите с юмором, мне совершенно серьёзно сказал представитель британских властей, только он имел в виду Уинстона. На самом деле, я бы гордилась, если бы мне удалось внести хоть маленькую лепту в дело установления мира. А на угрозу, что вы можете расстрелять меня, Уинстон ответит только: «Стреляйте»…», и я уверена, что это правильно, точно такого же мнения придерживаются и большевики. Они, не колеблясь, расстреляют меня (некоторые из них мне так прямо и говорили), если это необходимо, даже если я им и нравлюсь как женщина. Уинстон – единственный человек в Англии, который сделан из того же теста, что и большевики. Он – сильный боец и фанатик.