Пробуждение

«Что это за штука?» — спросил я сам себя, а генералу ответил:

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Подойдя к сотне, я сказал вопросительно смотревшему на меня Перекатову:

— Ломку фронта приказал. Что это такое? 

Перекатов укоризненно посмотрел на меня, как будто я виноват, что не знаю, что такое ломка фронта.

— Командуйте, ваше благородие, «Вперед», потом «Правым плечом», а мы постараемся.

Я подал команду для движения вперед «Справа по шести». Когда колонна вытянулась, скомандовал «Прямо» и направился в хвост колонны к Перекатову.

— Прапорщик! Не отходите от меня, — прокричал мне генерал.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — козырнул я.

Несмотря на мое поистине тяжелое положение, я все же старался припомнить: а ведь я видел где-то этого генерала; он таким же высоким голосом командовал тогда. Позвольте! Да ведь это же было в Новогеоргиевске на параде. И фамилия генерала вовсе не Крынкин, а Кренке — он был там начальником сектора обороны. «Солдатский вестник» сообщил, что Кренке немец и сбежал к своим вместе с планами обороны. А он вот здесь, хоть в настоящее время я предпочел бы, чтобы «солдатский вестник» не ошибся. Ничего не поделаешь. Подойти к Перекатову хитрый генерал мне не давал. И я решил дать сотне отойти подальше, а потом вернуть назад и повторить все вновь. Так и сделал. Когда генерал начал уже подозрительно посматривать на меня, я, собравшись с силами, скомандовал: «Правое плечо вперед, марш», а затем «Прямо». Сотня шла хорошо. Я повторил маневр еще раз.

Кренке, язвительно ухмыляясь, спросил:

— И еще раз повторите?

— Так точно, ваше превосходительство, — с готовностью отвечал я.

— Ну хватит. Остановите сотню.

Генерал подошел к сотне.

— Спасибо, братцы, за службу: ходите хорошо!

— Рады стараться, ваше превосходительство.

Больше генерал ничего не сказал, молча подал мне руку и ушел. Я удивился, что его не сопровождал командир полка. Оказалось, генерал Карпов не любил Кренке, считал его младше себя по службе и никаких знаков внимания ему не оказывал. Кренке в свою очередь никогда не обедал в полку, что считалось выражением неудовольствия. 

Проходили дни, недели.

Каринский бывал в сотне не чаще двух-трех раз в неделю. Я заходил к нему по вечерам, только когда он меня приглашал. Неизменно был небольшой концерт, который Каринский исполнял с большим воодушевлением, я слушал с неменьшим удовольствием. Пили чай, обменивались впечатлениями. Но ни разу разговор не подымался о том, где проводит свое время командир согни.

Теперь я был полновластным вершителем всех судеб сотни, за исключением подписывания разного рода бумаг. Уже два раза сотню, а вместе с нею команды из других сотен водил на постройку окопов.

Когда мне в первый раз подвели оседланную лошадь из нестроевой сотни, я совершенно не знал, с чего начать. Выручил меня Перекатов: показал, как подогнать стремена, как сесть в седло, разобрать поводья и управлять конем.

— Обозная, — с неодобрением говорил он, — ничего не понимает.

А я не понимал, чего именно лошадь не понимает, она казалась мне вполне нормальной, хотя и не очень высокой, и я опасливо думал, что нужно делать, когда она побежит быстрее, чем мне надо, и как на ней держаться: за гриву, за седло или только за поводья. Помог опять Перекатов.

— Вы, ваше благородие, поезжайте шагом, поводья не тяните, но и не ослабляйте. Шпорами не щекочите. Пока придем (почему придем? Ведь я-то ехать буду, подумал я), вы пообвыкнете, а потом я вам еще покажу, что нужно.

С непривычки даже шагом ехать мне вскоре стало тяжело. Но потом я «пообвык», как выразился Перекатов, и даже прибавлял иногда скорости, но тоже шагом, против чего конь не возражал.

Часа через полтора пришли на место. Там уже ждали саперы. Команду разбили для выполнения разных работ: рытье, заготовка и подноска жердей, забивка кольев и прочее.

Я с трудом слез со своего Изумруда. Пока обошел кое-какие работы, которые видел впервые, и разобрался в технике их выполнения, я отдохнул от верховой езды, и Перекатов показал мне, как нужно ездить строевой и  облегченной рысью, а также галопом, как переводить лошадь в рысь и галоп. Это не было большой премудростью, но, конечно, овладеть всем этим я не мог и в малой степени.

— Это еще ничего. Вот как вы себя будете завтра чувствовать? Некоторые пограничники, даром что из мужиков и к лошадям привычные, после первого раза по два дня враскорячку ходили.

— Ты поучи меня, Перекатов.

— Это хорошо бы, ваше благородие, да ведь лошадей у нас нет, кроме как у командира сотни.

Приятно скакать. Чувствуешь себя в это время каким-то особенным существом. Обязательно научусь ездить верхом по всем правилам, мечтал я, следуя легким галопом по зимней дороге. Внезапно конь перешел на рысь. Это было уже совсем не то: после нескольких чувствительных толчков я протрясся еще с полверсты строевой рысью, не умея перейти на облегченную. Потянул за поводья. Конь перешел сразу на шаг, а я переместился ему почти на шею. Утвердившись в седле, я шагом доехал до Перекатова и передал ему все свои впечатления от верховой езды.

Теперь в полку прибавилось много молодых офицеров, но пока ни с кем из них я близко не сошелся и поддерживал отношения по-прежнему только с Волковым, Речниковым и Стышневым.

Волкову тоже пришлось кое-что претерпеть от генерала Кренке. Генерал смотрел учебную команду, был доволен. Прозвучала труба на обед. Кренке говорит Волкову:

— Можно команду вести обедать. Вы останьтесь!

Ваня «командует»:

— Иван Иванович! Ведите команду обедать.

Тут-то генерал и взял его в оборот:

— Отставить! Вы, прапорщик, до сих пор не знаете, что в строю нет Иванов Ивановичей, а есть чины и фамилии. Извольте подать другую команду. — Ваня вспотел и принужден был гаркнуть:

— Отставить! Прапорщиков Речников! Ведите учебную команду на обед.

Когда команда ушла, Кренке еще долго отчитывал Волкова. Но все это было не без пользы: я решительно взялся за изучение строя «пеший по-конному» и учел  урок, полученный Ваней, а он воспользовался моим «опытом». Так мы постепенно постигали тайны строевого командования.

В феврале наш полк перешел на болотный участок. Теперь мы стояли в землянках, в лесу. Занимались мало. Впереди нас на позиции стоял казачий полк. Мы ездили к казакам знакомиться с их расположением в обороне, чтобы, если потребуется, немедленно поддержать их. Сплошного фронта не было: перехватывались лишь дороги, где были устроены блокгаузы, то есть бревенчатые срубы, присыпанные землей, в стенах срубов прорезаны бойницы. Все блокгаузы имели крыши и внутри железные или кирпичные печки самого простейшего устройства.

Есаул — командир сотни — угощал нас чаем и перцовкой. Он беспощадно ругал начальство, засадившее казаков в болото.

Мы провели у казаков весь день и ночь. Ночью они вели себя неспокойно, то и дело вспыхивала стрельба, иногда принимавшая общий характер. Сперва мы настораживались и даже опасливо поглядывали на есаула. Но тот благодушно махал рукой:

— Ерунда. Немцы не дураки, чтобы ночью по болотам лазить. Сидят себе в Пинске да по деревням и в ус не дуют. А станичники от скуки забавляются.

Действительно, никакой стрельбы со стороны противника ни разу за всю ночь мы не слышали.

Жили мы исключительно скучно. Штабс-ротмистр Каринский совершенно исчез, и я единолично командовал сотней.

Обычным развлечением офицеров была карточная игра. Любители преферанса начинали свои пульки с раннего утра и просиживали до позднего вечера. Многие играли в «очко», «темную», «польский банчок». Наибольшей популярностью пользовалось «очко». Некоторые из молодежи настолько увлекались им, что проигрывались в пух и прах. Таких вызывал потом к себе командир батальона, делал им внушение. Так как проигравшимся нечем было расплатиться в офицерском собрании, на их содержание накладывался временный запрет,  и они только расписывались в денежных ведомостях.