Мартиролог. Дневники

Седьмого вернулся из ГДР. Была очень тяжелая поездка. Накануне отъезда, в Потсдаме, схватило сердце. Наши вызвали врача. Бесконечные дискуссии, встречи, интервью, выпивки. Я думал, что рухну значительно раньше.

Снова видел Дрезденскую галерею, был в Пергамском музее, в театре два раза. В театре скучал, и не только потому, что не знаю немецкого языка. Очень устал…

Сегодня пришло в голову оформить идею о воздействии искусства на людей. О том, что к искусству нельзя относиться в классовом смысле, ибо если даже исповедовать марксистское учение, то даже в его русле все до сих пор разрабатывалось в корне неверно. Если бессмертное искусство способно быть понятным людям «светлого будущего», то оно заведомо не может быть узкоклассовым и представлять собой сугубо исторический материал.

Сергей Герасимов рвется к Ленинской премии; выступает в прессе с клятвами и объяснениями в любви в адрес Человека. Но, понимая, что его «Любить человека» вполне ничтожно, он выдумал идею «тетралогии» и хочет Ленинской хотя бы за четыре своих дерьмовых фильма. Что же? Может быть, и получит. Ну и ничтожество!

Умер Вася Севастьянов. Я работал с ним с 1959 года. Рак желудка. На панихиду я не пошел. Лицемерие все это, а не последний долг. Умер Птушко — тоже рак. Умер молодой режиссер — лет 35, даже моложе — рак мозга. Умирают хорошие люди, мерзавцы же продолжают жить. Мерзавцу жить легче.

Еще не запустился. Надо встретиться с Сизовым и утрясти проблему с художником.

До сих пор мы не запустились. Проблема с Двигубским.

«Солярис» на фестивале в Лондоне получил приз как лучший фильм 1972 года. Что касается «Рублева», то на фестивале фестивалей в Югославии он у зрителей занял не 4-ое место (как сообщил мне Ростоцкий), а 2-ое — после «Крестного отца» с Марлоном Брандо.

У «Рублева» уже 6 премий, у «Соляриса» — 3. Скорее запуститься и работать. Опять тянется время…

Что-то со мной происходит последнее время. Сегодня это чувство с особенной силой и значением овладело мной. Я почувствовал, что наступил момент, когда я стал готовым к тому, чтобы создать самое большое в своей жизни. Залог этого в уверенности (которая, конечно, может и обмануть и оказаться обыкновенным признаком гибели — в диалектическом смысле слова) и в том, что материал, из которого я собираюсь строить, прост, хоть и бесконечно глубок, привычен и банален (ровно настолько, чтобы не отвлекаться в сторону от главного). Я бы даже назвал этот материал — идеальным, — так я его чувствую, знаю и осознаю. Единственная проблема — удастся ли? Удастся ли вдохнуть душу в невольно сконструированное тело?

Вчера был у мамы. Марина уезжала на Рижское взморье. Поссорился с ней из-за Ларисы, и ссора эта вполне обоснована и серьезна.

Венгры выпустили «Рублева» отдельной книгой. «Коламбия» (США) купила «Рублева», просит сократить фильм минут на 15–20. Сокращу обязательно. Пролет на шаре в первую очередь.

Почему-то вспомнилось, как я потерял рукопись (не имея черновика) сценария «Рублева». Оставил в такси на углу улицы Горького (напротив «Националя»). Такси уехало. Я с горя напился. Через час вышел из «Националя» и отправился в ВТО. Через два часа, спускаясь вниз на том же углу, где я потерял рукопись, затормозило такси (нарушая правила), и шофер из окна протянул мне мою рукопись. Это было чудо.

Кино впало в ничтожество. В основном по причине отделения его от душевного мира так называемых кинематографистов. В их представлении кино — приятный заработок и форма уловления славы. Свою картину я хочу сделать такой, чтобы она по своему значению смогла быть тождественна поступку. Конечно, все оскорбятся и попытаются меня распять.

Лара, Маша Ч[угунова] и Мурашко уехали в Ленинград в поисках актеров. Потом поедут в Псков, Новгород и Петрозаводск. Не знаю…

Читаю письма Шоу:

В Венгрии всюду идет «Рублев».

Тяпа сочинил стихотворение:

Июнь-октябрь 1973

(Б. П.)