Мартиролог. Дневники

Для того чтобы знать, как мне быть дальше, мне необходимо снять «Белый день». (Никак не могу остановиться на том, как назвать будущий фильм.)

Уже невозможно называть кинематографом разыгранные и снятые сюжетики и истории. Все это не имеет к кино никакого отношения. Прежде всего кино — это произведение, невозможное ни в каком другом виде искусства. То есть кино — это лишь то, что можно создать при помощи кино и только кино. Эх, если бы нашелся некто, кто заключил бы со мной контракт на пять лет, с целью заставить снять меня как можно больше фильмов за это время. Фильмов, которые я хочу снимать. Уж я не терял бы времени! За эти пять лет я снял бы семь, думаю.

Сегодня, уходя в отпуск, Осман позвонил и сказал, что сегодня будет готово комитетское заключение. Верно, это Альберт М. хлопочет. Тем не менее мне надо будет пойти в ЦК с ними поговорить. Посмотрим, как с запуском.

Андрон, негодяй, не отдает долг (500 с лишним).

Наша сложная жизнь, приготовляя каждому из нас какую-то весьма определенную роль, ставит нас в условия, благодаря которым развиваются лишь те черты нашей души, которые помогают развиваться нам в этой роли. Остальная часть души гибнет. Отсюда неконтактность. Здесь психология в совокупности с социологией порождают страх, неверие, подлость и гибель надежд.

Февраль 1973

Сегодня день рождения Ларочки. А я болен. Да и денег ни гроша. Бедная Ларочка! Ну, ничего, мы отпразднуем ее день рождения через некоторое время, когда выздоровеем.

Возникла идея. Поставить «Идиота» для телевидения. 7 серий! Цвет. Но для этого необходимо говорить с Лапиным, без посредников и без лишних чиновников. Идея недурна!

«Идиот» — несколько серий для телевидения.

Фильм о Достоевском.

«Отец Сергий» — тоже для TV.

Поставить «Идиота» было бы совсем неплохо. Получилось бы 7 серий. Сейчас надо придумать заработок. Мы с Сашей М[ишариным] быстро могли бы написать сценарий на заказ. Заключить бы сразу два-три договора на двухсерийные сценарии. Валера Х[арченко] помогает. Уже говорил с кем-то из Молдавии. А в Казахстане, кажется, есть Океев. Для него можно было бы написать сценарий без риска.

Сегодня звонил начальник московского проката, Кириллин. Что-то очень обеспокоен моей болезнью в связи с премьерой. Из разговора я понял, что у него был разговор с Рогановым. Видимо, Тарасов не стал скрывать моего отношения к премьере «Соляриса». Тем лучше. Посылать их всех надо подальше. Ничего иного они не заслуживают.

Пронесся слух, что Баскаков подписал бумагу о запуске. Значит надо скорее запускаться.

Скорее бы мне выздороветь. Этот грипп какой-то ужасно стойкий.

Еще раз перечитываю «Идиота». Я бы не сказал, что ставить его просто. Очень трудно сделать сценарий. Материал романа грубо делится на «сцены» и на «описание сцен», т. е. перечисление того, что произошло важного для развития рассказа. Исключить из сценария эти «описания» целиком, конечно, нельзя. Кое-что придется переделывать в сцены. Но об этом после. Сейчас самое главное «Белый день». Конечно, самый цельный, стройный, гармоничный и наиболее близкий к сценарию у Достоевского — [роман] «Преступление и наказание». Но его испохабил Лёва Кулиджанов.

Не нравится мне название «Белый день». Вяло. «Мартиролог» — хорошо, но никто не знает этого слова; когда же узнают, конечно же, запретят. «Искупление» — как-то плоско, в духе Веры Пановой. «Исповедь» — претенциозно. «Почему ты стоишь вдали?» лучше, но мутно.

На Международном фестивале в Югославии «Рублев» получил Гран-при. Это фестиваль фестивалей, и кажется, за два года — 71–72, где были представлены и премированы фильмы всех стран за эти годы. Кроме «Рублева», мы представили «Укрощение огня» и «А зори здесь тихие». Эти, конечно, не получили ничего. Они премируются только у нас по распоряжению начальства. Интересно, какие иностранные картины были на фестивале? Я, конечно, узнал об этом и не от Союза, и не от Комитета. Вчера позвонил нам С. П. Урусевский и поздравил. Он слышал сообщение по радио. Мое «начальство» продолжает хамить. Это уже четвертый международный приз за внезаконного «Рублева».

Андрей Тарковский с Андрюшей в Орлово-Давыдовском переулке, Москва

Говорят, «Солярис» хорошо приняли зрители, и свободных мест в зале не было, и никто не ушел с сеанса. После картины кричали даже: «Да здравствует Тарковский!» Посмотрим, что будет дальше. «Белый-белый день»…

Вчера был Вайсберг с Кушнеревым. Сведения такие: комитетская бумага о запуске есть. Сизов, уезжая до 16-го, сказал, чтобы меня запускали немедленно. Но, кажется, при условии 2700 метров. Картина же будет не меньше 3200 — я же знаю. Опять старая песня: я не хочу их обманывать, а они сопротивляются. Вторая сложность с прикреплением к группе Двигубското и, главное, Валеры Харченко. Олег сегодня мне позвонил и сострил, узнав, что меня в скором времени запускают: «Ну, они тебя, конечно, помучают?» Да, конечно. Конечно помучают. Можно не сомневаться…

Надо срочно готовиться к весенней натуре: Переделкино, встреча с Отцом. На днях мы разговаривали с Рербергом. Он выразил мысль, что мы «классически» разрабатываем материал. Не слишком оригинально. Он ошибается. Мы должны стремиться к простоте. Проще и глубже, чем проще, тем глубже. Все должно быть просто, свободно, естественно, без ложного напряжения. Вот — идеал.

Перечитал «Идиота». И почему-то идея постановки его для меня как-то поблекла и увяла. Мне почему-то было скучно его читать.

Звонил Вайсберг и сообщил, что по закону я и Саша М[ишарин] можем получить не 60 %, а 100 за «Белый день».

Уже месяц, как я болен, а насчет выздоровления не может быть и речи. Такая слабость, что нет сил, чтобы встать. Тяпа болен, вот что особенно угнетает. Он так мучается, бедняжка, глаза грустные, сопливится и очень кашляет. Похудел очень, мы все не знаем, что делать.

* В молодости Достоевский, ложась спать, иногда оставлял записку такого приблизительно содержания: «Сегодня со мной может случиться летаргический сон. А потому не хоронить меня столько-то дней». Из 1-го тома Полного собрания соч. Достоевского в издании Суворина (1883 г.).

* Федор Михайлович утверждает сам, что, если не катастрофа, связанная с процессом Петрашевского, он бы сошел с ума. (Намек на серьезное нездоровье Федора Михайловича еще до этого дела.)

* Решение Николая I по поводу Достоевского — вместо восьми лет каторги — четыре, а затем в солдаты (то есть сохранены гражданские права), — было первым случаем в России, ибо приговоренный к каторге ранее терял свои гражданские права навеки.

* Во время чтения приговора выглянуло солнце, и Федор Михайлович сказал Дурову, стоявшему рядом: «Не может быть, чтобы нас казнили».