Тюремные дневники, или Письма к жене

— И что, все вместе лежат: тубики с сердечниками?

— Нет. Камера тубиков, камера кожных, камера сердечников…

По ходу разговора с изумлением узнал, что Цыгану всего пятьдесят четыре года. Т. е. он старше меня всего на шесть лет! (Я-то думал — на сто!)

Вася оживает прямо на глазах. Настроение, правда, у него пока еще по-прежнему грустное, но зато аппетит уже отменный. Да просто великолепный! (Вероятно, это на нервной почве.) Сутками напролет, днем и ночью он с топотом мечется по камере, громко вздыхает («Как же мне тут плохо!.. Как же я страдаю!..») и непрерывно ест, ест, ест! В результате почти все наши запасы сала и колбасы… Впрочем, не важно.

За обедом мы услышали от него удивительнейшие и ужаснейшие вещи об, оказывается, поистине дьявольском коварстве всех без исключения женщин-подчиненных и обо всех, связанных с этим, его, Васи, начальнических страданиях и искушениях.

«Как только приходит новый начальник, у них сразу между собой конкурентная борьба начинается — кому первой под него лечь. Чтобы стать первой леди. Причем от наличия мужа и детей это совершенно не зависит. Иногда эти предложения делаются в довольно откровенной форме… А ведь есть еще вечера и банкеты!»

(Н-да… Что-то не замечал я ничего подобного, когда в бытность свою президентом «МММ» иногда в офис к себе заглядывал. Никаких «откровенных предложений»… Впрочем, о чем это я?! У меня же тогда репутация «финансового гения» была! Человека не от мира сего.

Полного мудака, короче. Какие, блядь, «предложения»?!)

Вечером с интересом наблюдал, как налаживают дорогу между камерами. Костя вытягивает из окна руку, а из соседней камеры кидают (тоже рукой! я сначала думал, что при помощи какой-нибудь палки, но нет — просто рукой!) в нашу сторону веревку с грузом на конце. При удачном броске веревка с грузом повисает на вытянутой руке. «Давай, браток!» (Бросают.) «Мимо!» (Промах. В соседней камере затягивают назад веревку и повторяют попытку.) «Дома!» (Все нормально. Дорога, или «конь», между камерами налажена.)

Р.S. Андрея по-прежнему так и не привезли. Блядь! Неужели?!!

15 апреля, вторник

Спокойный день. Единственное событие — ходил к адвокату. Видел по пути какого-то древнего деда в куртке на голое тело и в тапочках на босу ногу. Сразу вспомнил Витю: «Такие кренделя попадаются!..»

Разговор в пенале, точнее, около моего пенала (уже на обратном пути от адвоката). Разговаривают, судя по голосам, два молодых парня — в ожидании разводящего.

«Моя телка письмо мне на днях прислала. С фотографией. Стоит, блядь, посреди моря на борту какой-то то ли яхты, то ли корабля, овца. Надеюсь, пишет, скоро уехать. Она, блядь, на коралловые острова на две недели, а я в Мордовию лет на десять. На мордовские, блядь, острова!» — «А что у тебя за статья?» — «Мошенничество».

Вася совсем оправился. Мы его убедили, что уж из нашей-то камеры его больше никуда не переведут. Это конечный пункт. Подводная лодка.

«Оставь надежду, сюда входящий!» Так что он совсем повеселел и даже позабавил нас новым рассказом о том, как развлекаются солдаты стройбата в Перловке под Мытищами (гм!.. мой бывший депутатский округ, между прочим).

«Ловят крыс у кухни и сажают в ящик или в мешок. А потом обливают их бензином, поджигают и выпускают горящих в толпу людей, идущих от электрички. А там станция большая, людей просто поток сплошной идет. И в этот поток — горящих крыс! Милицию уже несколько раз вызывали».

Аппетит у него по-прежнему замечательный. Поскольку колбаса у нас уже кончилась, он с удовольствием кушает теперь тюремную баланду.

Берет себе отдельную большую тарелку (мы едим из общей, примерно такой же по размерам), ест и нахваливает. Очень, говорит, вкусно! А потом еще доедает то, что остается после нас. Мы только смотрим и удивляемся. (Вероятно это у него на нервной почве.) Впрочем, репертуар жалоб у него пока не изменился. («Как же мне плохо!.. Как же я страдаю!..»)

Баланду он ест с неимоверным количеством лука. А после лука у него сразу же начинается изжога. А погасить изжогу можно только минеральной водой. («Жахнешь два-три стакана!..») Так что и наш лук, и наша минеральная вода… Впрочем, не важно.

Вечером Костя что-то долго пишет. Вид у него при этом какой-то настолько странный, что я не выдерживаю и спрашиваю. Оказывается, письмо жене.

— Так ты же к ней и так на свиданку чуть ли не каждую неделю ходишь!

— А она требует, чтобы я ей еще и письма писал. Сама не пишет, говорит, писать нечего, на свиданке все рассказываю, а от меня требует.

— И что же ты пишешь?

— В любви объясняюсь. Я, когда первый срок сидел, ей из лагеря такие письма писал! На десяти страницах. Она потом даже своей матери давала читать — ну, не все, конечно, отрывки… — так та прямо поражена была! Знаешь, говорит, а ведь он тебя действительно любит!

Вообще, тюремные письма — это разговор особый. Тюрьма — это, наверное, чуть ли не единственное место на земле, где в наш телефонно-компьютерный век, век мгновенной и удобной связи, эпистолярный жанр по-прежнему процветает. Пишут здесь много. Много, конечно, канцелярщины: бесконечные жалобы, просьбы, ходатайства; но много и личного: начиная от маляв в соседние камеры и кончая любовными письмами (в том числе, правда, и в женские тюрьмы — тайком от жены).

Короче, ХIХ век какой-то. Или даже ХVIII! «Новая Элоиза», «Опасные связи». «Возвращайтесь, виконт, возвращайтесь!..» Наташа Ростова пишет, блядь, письмо турецкому султану! Впрочем, не обращай внимания. Это я от зависти. Ведь сам-то я любовных писем не пишу. Не умею. Просто не знаю, как это делается.

Р.S. Поздно вечером вернулся Андрей. Злой, голодный и мрачный как туча. Поел, помылся и сразу завалился спать. «Ну, и как?» — «Как-как!.. Ничего хорошего. Продлили, блядь, еще на месяц. Демоны.

Щас въебут червонец — охуеешь!» — «А чего ты так долго?» — «Да на сборке здесь сутки сидел. Набили полную камеру и даже не кормили, суки. Так вповалку все на полу и спали». Ладно, завтра узнаем подробности.

16 апреля, среда

Событий по-прежнему никаких. Только Андрея с утра опять увезли.

(Что-то плотно за него взялись.) В общем, пока есть время, решил возобновить наши занятия. А то мы их как-то совсем забросили.

Пришлю пачку бархата — пришлю пачку хороших сигарет. Пятку — закурить.

Баян, машинка — шприц (баян, т. к. лента одноразовых шприцов действительно напоминает гармошку).

Штакет — папироса.

Лавэ, лавандос — деньги (нет лавэ — жизнь немэ!)

Курсануть — рассказать, сообщить.

Нифиля, вторяки — старая заварка (сами чаинки).

Закинуться сушняком — съесть сухого чая (чифирщики часто едят наскоро).

Сухариться — скрывать имя и пр.

Засухариться, загаситься — спрятаться («чего ты засухарился?» — чего не пишешь?)

Подсесть на колпак — погрузиться в раздумья.

Попасть в блудняк — запутаться (я в блудняк не попаду, не гони!)

Конить — бояться (не кони — не бойся).

Мойка — лезвие.

Заточка — нож.

Стос, пулемет, стиры — карты, колода карт.

Потрещать — поговорить.

Ломаться — танцевать.

Косить, косматить — притворяться.

Пробить — узнать.

Пробить поляну — узнать обстановку.

Мартышка — зеркало.

Телевизор — железный, висящий на стене шкаф в камере (для продуктов).

Забиться — назначить встречу.

Рамсить — спорить.

Рамсы попутал — растерялся, оказался не прав в споре.

Повелся — поверил неправде, обману.

Включить заднюю — пойти на попятный.

Мостыриться — сделать себе болезнь.

По поводу последнего термина у нас с Костей произошел следующий диалог:

— Что значит «сделать болезнь»? Симулировать болезнь?