Поход в Россию. Записки адютанта императора Наполеона I

Удивленный таким сопротивлением и притом в такой час, Мюрат заупрямился. Он проник сквозь эту завесу и увидал на другой стороне всю русскую армию, выстроившуюся в боевом порядке. Его отделял от нее узкий овраг Лужи. Был полдень. Растянутость русского строя в особенности по направлению к нашему правому флангу, приготовления, час и место, как раз то, где Барклай соединился с Багратионом, выбор местности, весьма подходящий для великого столкновения, — все заставляло предполагать, что здесь готовится битва. Мюрат тотчас же послал гонца к императору, чтобы предупредить его. В то же время он приказал Монбрену перейти этот овраг с правого фланга со своей кавалерией, чтобы произвести разведку и вытянуть левый фланг неприятеля. Даву со своими пятью пехотными дивизиями расположился в этой стороне. Он защищал Монбрена, но Мюрат отозвал его к своему левому флангу, на большую дорогу, желая, как говорят, поддержать фланговое движение Монбрена несколькими демонстрациями с фронта.

Однако Даву отвечал, что «это означало бы выдать неприятелю наше правое крыло, через которое он может проникнуть в тыл на большую дорогу, представлявшую для нас единственный путь к отступлению. Таким образом мы будем принуждены к битве, которую он, Даву, имеет приказ избегать. И он будет избегать ее, потому что силы у него недостаточны, положение плохое, и он находится под командой начальника, который внушает ему мало доверия». Тотчас же после этого он написал Наполеону, чтобы он поторопился приехать, если не хочет, чтобы Мюрат без него вступил в бой.

Получив это известие ночью с 23 на 24 августа, Наполеон с радостью покончил со своими колебаниями. Для такого предприимчивого и решительного человека, как он, неясное состояние было пыткой. Он поспешил на место со своей гвардией и проехал двенадцать миль, не останавливаясь, но уже накануне вечером неприятельская армия исчезла!

С нашей стороны отступление неприятельской армии было приписано движению Монбрена, со стороны русских — Барклаю и ложной позиции, занятой его начальником главного штаба, который плохо рассчитал и не сумел воспользоваться благоприятными условиями местности. Багратион первый заметил это, и ярость его не знала границ. Он приписал это измене.

В лагере русских существовали такие же разногласия, как и в нашем авангарде. Там не хватало доверия к полководцу, что составляет силу армий. Каждый шаг казался ошибкой, каждое принятое решение непременно казалось худшим. Потеря Смоленска всех ожесточила, соединение двух армейских корпусов только усилило зло. Чем сильнее себя чувствовала русская армия, тем слабее казался ей ее генерал. Негодование стало всеобщим, и уже громко требовали назначения другого полководца. Но тут вмешалось несколько благоразумных людей. Было объявлено о прибытии Кутузова, и оскорбленная гордость русских ждала его, чтобы сразиться [105].

Со своей стороны, Наполеон уже в Дорогобуже перестал колебаться. Он знал, что всюду несет с собой судьбу Европы и только там, где он находится, решается судьба наций. Он мог, следовательно, идти вперед, не опасаясь отпадения шведов и турок. Поэтому он пренебрегал неприятельскими армиями Эссена в Риге, Витгенштейна в Полоцке, Эртеля в Бобруйске и Чичагова в Волыни. Вместе это составляло 120 тысяч человек, но число это могло только увеличиваться. Он миновал их и равнодушно дал себя окружить, уверенный что все эти ничтожные военные и политические препятствия рушатся от первого же громового удара, который он нанесет!

А между тем его армия, насчитывавшая при своем выходе из Витебска 185 тысяч человек, сократилась до 157 тысяч. Она стала слабее на 28 тысяч человек, половина которых заняла Витебск, Оршу, Могилев и Смоленск. Остальные были убиты и ранены или же тащились и грабили в тылу армии, и в этих грабежах участвовали как наши союзники, так и сами французы.

Но 157 тысяч человек достаточно, чтобы истребить русскую армию посредством полной победы и завладеть Москвой! Что касается операционного базиса, то, несмотря на 120 тысяч русских, которые ему угрожали, он все же казался вполне обеспеченным. Литва, Двина, Днепр, Смоленск должны были охраняться со стороны Риги и Динабурга Макдональдом с 32 тысячами человек; со стороны Полоцка — Сен-Сиром с 30 тысячами; в Витебске, Смоленске и Могилеве — Виктором с 40 тысячами человек; перед Бобруйском — Домбровским с 12 тысячами человек; на Буге — Шварценбергом и Ренье во главе 45 тысяч человек. Наполеон рассчитывал еще на дивизии Луазона и Дюрюта, численностью в 22 тысячи человек, которые уже отправились из Кенисберга и Варшавы, и на 80 тысяч подкреплений, которые должны были прибыть в Россию в середине ноября.

Таким образом, считая с литовскими и польскими наборами, Наполеон опирался на 280 тысяч человек, к которым должны были прибавиться еще 150 тысяч, и с этим количеством он намеревался совершить поход в 93 мили — таково было расстояние от Смоленска до Москвы.

Но эти 280 тысяч человек были под командой шести различных полководцев, независимых друг от друга. А самый главный из них, который находился в центре и должен был в качестве посредника придавать известную связность военным действиям пяти других командиров, был магистром мира, а не войны!

К тому же те самые причины, которые уже сократили на одну треть французские военные силы, вступившие первыми в Россию, должны были в гораздо большей степени подействовать разрушительно, рассеять или истребить все эти подкрепления. Большинство из них прибывали отрядами, сформированными во временные походные батальоны под начальством новых, неизвестных им офицеров, которые должны были покинуть их в первый же день. В этих батальонах не было и следа дисциплины, не было ни корпорационного духа, ни жажды славы, а идти им приходилось по истощенной почве, по такой местности, которую климат и время года с каждым днем все больше превращали в суровую, бесплодную пустыню.

Но в Дорогобуже, как и в Смоленске, Наполеон нашел все обращенным в пепел. В особенности пострадал торговый квартал, люди богатые, которых эти богатства могли бы удержать на месте или привлечь к нам. По своему положению они представляли нечто вроде промежуточного класса, зачатки третьего сословия, которое могло бы соблазниться свободой.

Наполеон чувствовал, что он выходит из Смоленска в том же положении, в каком прибыл туда, с надеждой на битву, которая опять была отложена вследствие нерешительности и разногласий русских генералов. Но его собственное решение было уже принято, и он воспринимал только то, что могло поддержать его в этом. Он с ожесточением шел по следам неприятеля, и его дерзость возрастала соразмерно с их осторожностью. Их осмотрительность он называл трусостью, их отступление — бегством. Он старался презирать их, чтобы сохранить надежду!

Император так быстро примчался в Дорогобуж, что вынужден был там остановиться, чтобы подождать свою армию и предоставить Мюрату подталкивать неприятеля. Наполеон выехал из Дорогобужа 24 августа. Армия продвигалась тремя колоннами фронта. Император Мюрат, Даву и Ней — в центре, на большой московской дороге, Понятовский — на правом фланге, итальянская армия — на левом [106].

Главная колонна в центре ничего не находила на дороге, и ее авангард мог подбирать только то, что оставалось после прохода русских. Она не могла уклоняться в сторону вследствие быстрого перехода и недостатка времени. А колонны правого и левого флангов поглощали все по сторонам, не оставляя ничего. Чтобы лучше питаться, надо было бы ежедневно выходить позднее и останавливаться раньше, затем больше растягивать свои фланги ночью, что однако не совсем безопасно, когда находишься так близко от врага!

Двадцать седьмого августа в Славкове, в нескольких милях за Дорогобужем, Наполеон послал маршалу Виктору, бывшему тогда на Немане, приказ отправляться в Смоленск. Левый фланг маршала должен был занять Витебск, правый — Могилев, а центр — Смоленск. Там он должен был оказывать помощь Сен-Сиру в случае надобности и служить точкой опоры московской армии, поддерживая сообщение с Литвой.