Секретная война. Записки немецкого шпиона

Вновь оказавшись на суше, я был разлучен с моим спутником и отвезен по железной дороге в Лондон под конвоем морского офицера и одного сыщика и доставлен в Скотленд-ярд. Надвигалась буря.

Мы вошли в здание, напоминающее замок, и, пройдя двор, очутились у громадной лестницы. Через обширные коридоры, дышащие величественным спокойствием, мы прошли к двери, которая сразу открылась перед нами. В зале была группа морских офицеров в шитых золотом, мундирах. Вскоре я узнал, что двое из них, носившие адъютантские аксельбанты, были: один — адмирал сэр Реджинальд Холл — начальник морской разведки и другой — его правая рука, лорд Хершель. Слева от камина за массивным столом сидел в очках в роговой оправе, начальник контрразведки сэр Бэзиль Томсон. [72]

Это приятное общество, собравшееся ради меня, открывало передо мной радужные перспективы. Все они смотрели па меня недобрым взглядом. Адмирал Холл поднялся:

— Знаете ли вы капитана Ринтелена?

— Я не обязан отвечать. Сэр Бэзиль Томсон:

— Вы, вероятно, не отдаете себе отчёта, где вы находитесь.

— Где бы я ни находился, меня привели сюда насильно. Мне здесь нечего делать, и я не буду отвечать до тех пор, пока не увижу посланника моей страны. Или, быть может, я обвиняюсь в каком-нибудь преступлении?

Сэр Бэзиль Томсон:

— Вы немец и должны объяснить причину вашего нахождения на британской территории.

— Я сошел на английский берег не по собственному желанию; я тут нахожусь против моей воли и против всяких законов справедливости.

Мой ответ вызвал настоящее смятение. Холл и Томсон пришли в негодование, тогда как я, притворяясь возмущённым и оставаясь верным своей роли, начал кричать и протестовать против такого рода действия, требуя, чтобы меня отвели к швейцарскому посланнику. Я упорно настаивал на этом бесспорном праве, пока, наконец, не увидел, что они начали действительно колебаться.

Но морской офицер, бывший консул в Карлсбаде, который сопровождал меня из Ремсгейта, побился об заклад, поставив фунт стерлингов, что мне не разрешат повидать моего посланника.

Заседание было закрыто, и мне сообщили, что завтра утром меня под конвоем отведут в швейцарское посольство. Посланник Гастон Карлен, старый высокий господин величественного вида, с седыми волосами, заговорил со мной по-немецки.

— Скажите, пожалуйста, что это всё значит? Я ничего не мог сделать по прибытии вашей телеграммы, так как находился за городом. Что им, англичанам, нужно от вас? Через канцелярию я узнал, что ваши военные документы и ваш паспорт в полном порядке; но англичане упорно утверждают, что вы — немецкий капитан Ринтелен. Не можете ли вы мне объяснить, откуда у них такое предположение.

Я решил рискнуть и пойти на громадный «блеф».

— Я могу довериться вам, ваше превосходительство, — сказал я. — Капитан Ринтелен действительно был на борту [73] нашего парохода, но англичане ошиблись, приняв за него другого человека. «Нордам» находится уже в Роттердаме, как я мог узнать из «Таймса», так что немецкий офицер, которого я не хотел выдать англичанам, теперь далеко. Вы можете, следовательно, видеть, что я симпатизирую Германии. Я там провел детство, и вы, вероятно, помните, что мой отец был швейцарским консулом в Лейпциге.

— Да, правда, я помню вашего отца. Вы поступаете очень правильно.

Он поднялся и протянул мне руку.

— Примите мою благодарность за ваше действительно нейтральное поведение.

Туг же при мне он телефонировал в адмиралтейство, и конвой отвел меня к адмиралу Холлу. Все они кипели от злости, что позволили немецкому капитану ускользнуть из их рук, но адмирал, который один среди них сохранял хладнокровие, подошёл ко мне и сказал:

— Стало быть, вы не Ринтелен?

— Я всё объяснил моему посланнику.

Однако меня освободили не сразу. Меня оставили под наблюдением до вечера следующего дня, и лишь после этого мне было разрешено возобновить прерванное путешествие. В качестве наблюдателей ко мне приставлены были один капитан флота и один сыщик; комнату мне сняли в отеле «Сесиль». Я чувствовал, что выиграл битву, и заказал бутылку вина. Мне нечего было больше бояться; оставалось лишь ждать выполнения нескольких формальностей. Я начал высчитывать, сколько мне понадобится времени, чтобы прибыть в Берлин.

Два моих компаньона находились в соседней комнате, дверь в которую была широко открыта, чтобы они могли наблюдать за мной и пресечь попытку к бегству. Я расхаживал по комнате и прислушивался к тому, что они говорили. Вдруг один из них сделал замечание, которое меня крайне заинтересовало; я начал внимательно прислушиваться:

— ...Специальный запрос в Берн через английское посольство?

— Да, это дело касается не одного лишь консульства. Холл специально просил посольство подтвердить, возможно ли, чтобы Эмиль Гаше находился в настоящее время в Лондоне.

Этого было достаточно, чтобы понять, всю серьёзность моего положения и убедиться в том, что я побеждён, и это [74] в то время как еще за минуту до того я был уверен в обратном. Я в возбуждении продолжал шагать по комнате.

Бернское консульство, несомненно, установит, что подлинный Эмиль Гаше живет в Швейцарии и не может в настоящий момент находиться в Лондоне. Когда этот ответ будет сообщён англичанам, я окажусь в ловушке.

Я рассуждал следующим образом: так как, за исключением американца, я являюсь единственным пассажиром, опрошенным и снятым англичанами, им должно быть известно, что я сел на «Нордам» в Нью-Йорке, а если они это знают, то им, вероятно, известно также о моей деятельности в Соединённых Штатах. А это означает, что удар против меня готовился еще в Америке. Когда из Берна прибудет ответ, меня должны будут считать штатским человеком я под конвоем отправить в Америку, где меня ждёт не особенно приятная встреча. Как бы то ни было, но на свободу я рассчитывать не могу никак; поэтому гораздо лучше быть военнопленным, чем оказаться в американской тюрьме. Быстро приняв решение, я постучал в дверь и сказал своим надзирателям:

— Прошу извинения, не могу ли я немедленно сказать несколько слов адмиралу?

— Не думаю. Что вы хотите ему сообщить? Неужели это так важно?

— Да, очень важно; адмиралу будет очень интересно узнать то, что я хочу ему сказать.

— Скажите это мне.

— Это невозможно; я должен передать это ему лично.

Он пошел к телефону. Только что пробило восемь часов вечера, но адмирал был ещё в своём кабинете и изъявил готовность принять меня немедленно. Лил сильный дождь, когда мы шли по двору адмиралтейства. Встретив меня стоя, адмирал спросил:

— Что привело вас сюда так поздно? Я вытянулся по-военному.

— Я пришел сдаться.

— Что вы этим хотите сказать? Мы только что послали о вас телеграфный запрос в Берн!

— В этом нет больше никакой необходимости.

— Что все это значит?

— Капитан Ринтелен имеет честь сдаться в качестве военнопленного. [75]

Адмирал упал в свое кресло; он разглядывал меня, раскачиваясь в кресле, затем поднялся, похлопал меня по плечу, довольный, ворча себе под нос:

— Вот что значит прекрасно сыграть.

Он открыл дверь в соседнюю комнату, позвал лорда Хершеля и сказал:

— Позвольте мне представить вам нашего нового военнопленного — капитана фон Ринтелена.

Адмирал выбрал столик в углу, где мы были одни и могли спокойно беседовать. Им, конечно, хотелось многое узнать от меня, и, чтобы вызвать меня на разговор, они стали рассказывать такие вещи, которые заставили меня содрогаться от ужаса. Разумеется, важных секретов они мне ее сообщили; по некоторым соображениям, они сообщили мне лишь некоторые подробности из всемирной деятельности Интеллидженс сервис. Но всего было достаточно для меня, чтобы понять, что фактически мы ничего не предпринимали без того, чтобы английская контрразведка предварительно не была информирована о наших намерениях. Я провел несколько часов в обществе этих двух англичан и узнал многое, о чём прежде и не подозревал.