Джон Леннон в моей жизни

«Когда ты ее увидишь, ты не пожалеешь, — сказал он. — Это, конечно, не Бриджит (Бордо), но она очень даже ничего.»

Меня это удивило, ибо я не помнил, чтобы Джон был так взбудоражен какой-то девушкой. Он даже ежеминутно подбегал к окну спальни, чтобы увидеть, когда подойдет ее автобус. Когда Син, наконец, появилась, меня сразу поразило, как выгодно отличалась эта привлекательная и воспитанная девушка от всех «чувих» из низших классов, с которыми Джон имел дела прежде. Син оказалась необычайно вежливой и почти болезненно застенчивой. Мне она показалась очень хрупким цветком для грубых рук Джона.

Но если Джон и бывал с ней груб, я никогда не узнавал об этом «из первых уст», а самозабвенная любовь Синтии, конечно, помогала немного ослабить боль Джона от утраты Джулии. И все же Джон получал огромное удовольствие, когда шокировал Син жестокими высказываниями и нецензурщиной.

«Господи, Джон, — изумленно ахала она, — как у тебя язык только поворачивается такое говорить?» Тут он, конечно, выдавал что-нибудь еще похлеще.

Главным препятствием в их отношениях была миссис Лилиан Пауэлл, чья доминантная фигура и откровенно консервативная система ценностей оказались прямо противоположными всему, что нравилось Джону и во что он верил. За те годы, что я знал Син, она почти полностью оставалась под влиянием своей вездесущей матери, которая не смогла избавиться от неприязни к Джону, даже когда тот стал Битлом-миллионером. (Мими, в свою очередь, с самого начала была не менее пренебрежительна к Син, чьи верительные грамоты милой девушки из среднего класса казались безупречными. По-видимому никто не был достаточно хорош для «ее» Джона.)

По необычному совпадению, в то же время Найджел Уэлли начал гулять с другой девушкой из Хейлэйка по имени Пэт, которая стала одной из лучших подруг Син, и на которой Найдж позднее женился. И все же и Син, и Пэт, как и все прочие наши подружки, в целом приходили в уныние от наших отношений. Мы как «северяне» («северяне» — имеются в виду жители Ливерпуля и других городов севера Англии) до мозга костей, по-прежнему предпочитали держать своих жен и подруг в отдельных герметичных сосудах, отчего я хорошо узнал Син, только став частым гостем в доме Джона уже на вершинах эры БИТЛЗ.

Кроме того, в Художественном колледже Джон встретился со Стюартом Сатклифом, необычайно одаренным молодым художником, с которым завязал очень крепкую дружбу. Маленький, бледный и мечтательный Стюарт, в отличие от Джона, казался и был очень восприимчивым и романтическим художником. Под влиянием Стюарта Джон стал гораздо лучше разбираться в искусстве вообще и искренне полюбил Винсента Ван-Гога и французских импрессионистов. В 1959 году он даже перебрался из Мендипса к Стю в его мансарду на Гамбиер-Террас, где не было горячей воды.

Хотя Стю был не музыкальнее меня, ему тоже нравился рок-н-ролл, и темные очки, яркие рубашки, узкие джинсы довели его некий своеобразный внешний имидж до нужного уровня. А когда одну из картин Стю какой-то ливерпульский коллекционер купил за 60 фунтов — неслыханная сумма для простой студенческой работы, — Джон уломал своего нового друга истратить все до последнего пенни на электрическую бас-гитару, что, в свою очередь, открывало Стю дорогу в группу Джона.

Таким образом, повторилось то, что произошло со мной в 1956 году и повторилось еще раз в конце 60-х с Йоко Оно. Поскольку Джон воспринимал музыку, как нечто естественное, ему и в голову не приходило, что кто-то из его самых близких друзей может не участвовать в этом. Во всяком случае, накопление музыкального опыта Стю в группе, теперь уже именуемой «Johnny & The Moondogs», было столь же болезненным, как и мое.

Но, к сожалению, нам со Стюратом не представилась возможность обменяться мнениями по этому поводу: он был единственной важной фигурой в жизни Джона, с которой я не был знаком. Завершив обучение, я, в конце концов, для благовидной альтернативы дал уговорить себя поступить на службу в полицию. К моему ужасу, меня тут же направили на патрулирование (куда бы вы думали?!) в Гарстон, место «Кровавых ванн»! Мало того, меня еще назначили в ночную смену, при этом моим вооружением был традиционный свисток, да карманный фонарик — и этим я должен был защищаться от диких зверей тех печально известных гнусных улиц! Мне тогда не было и двадцати и, обходя свой участок, я испытывал неимоверный страх, поэтому неудивительно, что через полтора года я уволился из полиции.

В течение этого периода я сравнительно мало контактировал с Джоном, который, в свою очередь, был поглощен новой жизнью со Стюартом и Синтией. Наши встречи участились после того, как я стал партнером владельца кафе «Старуха» («Old Dutch»), более или менее приличного места сборищ возле Пенни-лэйн. «Старуха» была одним из немногих заведений в Ливерпуле, которые не закрывались до поздней ночи, и долго служила удобным местом встреч Джона, Пола и всех наших старых друзей.

Джон и Пол часто засиживались там ночью, после выступлений группы, а потом садились на свои автобусы на конечной остановке «Пенни-лэйн». К тому времени, когда я начал работать в «Старухе» в ночную смену, они уже избрали своей униформой черные кожаные куртки и штаны и перекрестили себя в БИТЛЗ. Когда я поинтересовался происхождением этого странного названия, Джон сказал, что они со Стюартом искали что-то зоологическое, вроде «Медвежат» Фила Спектора и «Сверчков» Бадди Холли. Перепробовав и отбросив варианты, вроде «Львы», «Тигры» и т. д. они выбрали «Жуки» («Beetles»). Идея назвать свою группу такой низкой формой жизни пришлась по вкусу извращенному чувству юмора Джона, и, не в силах устоять перед каламбуром, он тут же заменил вторую букву «е» на «а» — как в «beat music».

Но, несмотря на новое название и одежду, перспективы БИТЛЗ, и Джона — в особенности, выглядели, мягко говоря, обескураживающе. К 1960 году Мерсисайд буквально кишел сотнями рок-н-ролльных групп, и некоторые из них, например «Рори Сторм и Ураганы» или «Джерри и Задающие темп», имели гораздо больше поклонников, чем БИТЛЗ, у которых еще и не было постоянного ударника. К тому же, в Ливерпуле, занимавшем среди прочих городов достаточно скромное место, желания добиться первенства в рок-н-ролле как самоцели, не было даже у Рори и Джерри. Однако Джон уже тогда убедил себя в том, что рано или поздно вся страна, если не весь мир, станет учиться произносить слово «beetles» с буквой «а».

Глава седьмая: Становится лучше (Getting Better)

Первое по-настоящему эффектное впечатление БИТЛЗ произвели в далеком Гамбурге — после того, как мерсисайдский деляга и пройдоха Аллан Вильямс добился для них ангажемента в Рипербане, печально известном районе этого, родственного Ливерпулю, порта Германии. Тем самым карьера Джона в Художественном колледже была пущена под откос. Буквально за день до отбытия, в августе 1960 года, Пол МакКартни уговорил остальных пополнить состав группы молчаливым юным ударником, которого звали Питер Бест. После этого Аллан Вильямс лично перевез Джона, Пола, Джорджа, Стю, Пита и их аппаратуру в своем полу-разбитом зелено-кремовом фургончике в Германию — и, как говорится, остальное уже принадлежит истории.

Гамбург — ни много, ни мало — превратил шалопаев-любителей в настоящих профессионалов. Но это вовсе не означает, что они прилизали выступления и отшлифовали свое действо, или перестали есть, пить, курить, ругаться и дурачиться на сцене — отнюдь. И все же, Гамбург вынудил Джона и всех остальных подчинить свое безумство какой-то системе. И только вернувшись из Германии, БИТЛЗ полностью осознали, ЧЕГО они достигли. Короче говоря, Гамбург сделал БИТЛЗ.

Продолжительная и тяжелая работа, которую группа была вынуждена выполнять в клубе «Кайзеркеллер», конечно, подвергла серьезному испытанию и выносливость, и музыкальные способности, и сам репертуар — ведь если каждую ночь приходится играть по восемь часов, уже не обойдешься долбежкой одних и тех же десяти песен.

Но самое главное, что БИТЛЗ должны были победить в этих изнурительных марафонах, несмотря на полное безразличие их аудитории. Первое время почти никто не приходил в клуб специально для того, чтобы послушать музыку. Туда приходили за выпивкой, за девочками или с надеждой на традиционную кровавую драку, а группа служила ни многим больше, чем красивым музыкальным автоматом.