Язык мой - друг мой

Выехали из города — кругом поля. Посевы кукурузы. То тут, то там стада коров. Словом, сельскохозяйственный пейзаж. Хрущев почувствовал себя в своей стихии. Въехали во владения Гарста. Хозяин предложил остановиться и начать осмотр. И тут я заметил, что на огромной скорости, поднимая клубы пыли, к нам приближается кортеж. Это были сопровождающие. Подъехав, они с облегчением отметили, что все в порядке, Никита Сергеевич жив-здоров и даже весел. Я уступил свое место Трояновскому и отошел в сторонку. И тут же увидел злое выражение на лице шефа протокола посла Бьюкенена. Он подошел ко мне и спросил:

— Как они уехали?

Я рассказал, добавив, что совершенно случайно оказался в холле на их пути.

— Это Гарст его утащил, — сказал Бьюкенен и пробормотал какое-то ругательство.

Кукурузное поле Гарста заполнилось журналистами. Они топтали посевы, мешали вести беседу хозяину со своим дорогим гостем. В конце концов Гарст не выдержал и стал ругаться:

— Вы же заслонили собой все поле! Кукурузу не видно!

Гарст ругался, Хрущев смеялся, журналисты напирали… В это время мы подошли к кукурузоуборочному комбайну, бункер которого был наполнен кукурузными початками. Гарст стал хватать эти початки и со всей силы кидать их в журналистов. Потом поскользнулся и свалился в канаву, вызвав у всех приступ хохота. В общем, получилась просто сцена из комедийного фильма.

Оба — что Хрущев, что Гарст — радовались как дети. Гарст показывал Хрущеву початки, тот внимательно их рассматривал и в свою очередь давал советы по выращиванию кукурузы. Шел оживленный разговор двух знатоков сельского хозяйства. Отличие заключалось только в том, что Гарст сажал кукурузу там, где она хорошо росла, а Хрущев хотел дотянуть ее посевы чуть ли не до полярного круга.

Все закончилось угощением под специальным навесом. На столах — кукуруза во всех видах: вареная, пареная, каша и лепешки из кукурузной муки. Когда Хрущев, с явной неохотой, уже покидал Гарста, то взял с него слово, что тот обязательно еще раз приедет в СССР. Гарст пообещал и со своей стороны пригласил к себе на ферму большую группу советских специалистов. Так оно потом и было.

Язык классиков не требует перевода

В городе Эймс Хрущеву предстояло ознакомиться с местным университетом, причем с не совсем обычным факультетом — домашней экономики, где обучались будущие домохозяйки. Я уже не помню, почему не пошел туда, остался в машине. Сижу, покуриваю. Вдруг вижу — мимо длинного ряда автомашин идут двое парней, по виду — явно студенты этого университета. Идут и заглядывают в окна автомобилей. Наконец остановились у машины, в которой сидел я. Узнав меня по многочисленным телерепортажам, говорят:

— Хорошо, что мы вас нашли. Мы с факультета литературы. Откровенно говоря, нас совсем не интересует Хрущев. Мы пришли для того, чтобы увидеть великого русского писателя Шолохова. Вы не скажете, где он?

Я ответил, что не знаю, но, судя по тому, что его не было на ферме у Гарста, возможно, он остался в Де-Мойне. Ребята расстроились и, не скрывая своего разочарования, удалились.

Кстати говоря, не встреть я тогда этих двух парней, скорее всего, сегодня я вообще не вспомнил бы, что в числе лиц, сопровождавших советского лидера, находился великий писатель Шолохов. Участие его в той поездке было довольно странным.

Возвращаясь мысленно к тому визиту, я должен сказать, что каждый день и каждый час на всех нас, участников поездки, обрушивался огромный поток информации, каждый день и каждый час были насыщены событиями, встречами с интереснейшими людьми, представляющими с самых разных сторон великую страну — Соединенные Штаты Америки.

Одним словом, впечатления накатывались на каждого, как снежный ком. И помнится, я и тогда задавался вопросом: как же может проходить мимо всего этого, выражаясь языком той поры, «инженер человеческих душ», может быть даже «главный инженер», по тогдашнему писательскому ранжиру? Уж он-то должен был, как губка, впитывать в себя объем поступающей информации, чтобы потом, силой своего литературного таланта, все это отобразить. Однако Шолохова почти нигде и никто не видел, ни на банкетах, ни на других встречах. Разве что в поезде и на ланче у Спироса Скураса, где он тоже ни с кем не общался. Особенно меня удивило, что он не поехал к Гарсту. Ему, сельскому жителю, да чтобы не поинтересоваться американской фермой? И в университет не поехал, где, как я узнал, у него были поклонники.

Потом мне рассказали, что в Сан-Франциско нашего великого писателя посетил американский великий писатель Уильям Фолкнер. Им в номер принесли ящик виски. После чего сутки, а может и больше, никто не видел ни Фолкнера, ни Шолохова. Кстати, в своих мемуарах Хрущев упоминает о любви Шолохова к возлияниям. Перед поездкой в США между ними произошел разговор, во время которого Шолохов дал Хрущеву соответствующие заверения. Но, видимо, все-таки не удержался.

Единственное, о чем я всегда задумывался чисто профессионально: а как же эти два гения, не знавшие языков друг друга, общались между собой? В промежутках между употреблением «огненной воды»…

Результаты малые — надежды большие

Далее был Питтсбург, осмотр металлургического завода, где Хрущев с удовольствием общался с рабочими. Один из них достал из кармана сигару и протянул ее Хрущеву, тот принял подарок, а рабочему вручил часы, сняв их со своей руки. Среди рабочих оказался выходец из Белоруссии. Хрущев тут же подозвал Громыко и, когда тот подошел, представил министру его земляка.

Затем — Вашингтон, переговоры в Кемп-Дэвиде с Эйзенхауэром. Вновь — приемы, встречи и, наконец, заключительная пресс-конференция.

Готовя к изданию эту книгу, я еще раз обратился к текстам речей Хрущева, его ответам на многочисленные вопросы. Бросилось в глаза, что всякий раз он выступал за расширение торговли, но, правда, только теми товарами, которые могут заинтересовать Советский Союз, мол, если речь пойдет о сосисках или ботинках, то это для нас не предмет торговли. Этого Советскому Союзу не требуется (вспомнив прилавки наших магазинов в те и последующие годы, можно понять, почему они были такими пустыми). Словом, та многодневная поездка в Америку могла многому его обучить, но, к сожалению, он ограничился мелочами. Например, на заводе компании «Ай-би-эм» ему, как я уже говорил, понравился кафетерий самообслуживания — и в наших городах стало появляться нечто подобное.

Лейтмотивом выступлений Хрущева в той поездке было то, что Советский Союз догоняет и скоро перегонит Америку. Эту мысль он озвучил и на заключительной пресс-конференции. В то же время он всячески подчеркивал стремление нашей страны к прочному миру с Соединенными Штатами Америки. Подчеркивал необходимость договариваться по спорным вопросам. В этом ключе он вел переговоры с Эйзенхауэром, своим тогда еще «френдом». Расставаясь, они были уверены в том, что не пройдет и года, как Дуайт Эйзенхауэр посетит СССР с ответным визитом.

Вспоминая поездки в зарубежные страны, в которых мне довелось быть рядом с Хрущевым, я сейчас убежден, что именно тот визит в Америку был звездным часом Никиты Сергеевича. Тогда проявились его лучшие качества: руководителя, оратора, мастера-полемиста, человека, умеющего постоять за себя и свою идеологию. Симпатии американцев росли к нему с каждым днем, газеты писали, что если бы он выставил собственную кандидатуру на выборах любого уровня в США, то, скорее всего, победил бы. Насчет выборов, возможно, и перебор, но все же такая оценка говорит о многом.

Так завершился этот визит. Триумфальный визит «коммуниста номер один» в «логово» империализма.

Взрыв в небе — срыв в Париже

Ничто не предвещало тогда, что ответному визиту американского президента в СССР не суждено состояться. Поездка Эйзенхауэра оказалась в одночасье отмененной в связи с полетом над нашей территорией американского самолета-шпиона «U-2» 1 мая 1960 года. Отношения с США в очередной раз испортились. По той же причине провалилось и Парижское совещание в верхах, на котором должны были обсуждаться основные международные проблемы, а именно: разоружение, отношения между Востоком и Западом, мирный договор с Германией и вопросы, связанные с прекращением испытаний ядерного оружия. Хрущев все-таки поехал в Париж, и одно предварительное заседание там состоялось 16 мая. Кроме Хрущева на нем присутствовали Эйзенхауэр, де Голль и Макмиллан.