Удивительный Самсон. Рассказано им самим... и не только

На этот раз нас не отправили в имение, откуда мы сбежали, и не особо наказали. Конечно, совсем безнаказанными мы не остались, а что нам пришлось испытать, я расскажу. В наручниках, с поднятыми руками, привязанными к столбу, мы висели над землёй. Так, что если нам хотелось опереться на землю, веревки впивались в наши запястья, причиняя сильнейшую боль. Такую вот «шуточку» нам приходилось терпеть по четыре часа в день в течение недели.

А когда здесь, в Надь Вараде, вскрылось, что это был мой второй побег, меня посадили в подземную камеру тюрьмы. В той камере сидел ещё один человек, который, как оказалось, в мирной жизни был художником. Эта камера, должен сказать, была очень тёмная, и нас продержали там около месяца, ежедневно выводя на прогулку только туда и обратно по коридору под наблюдением вооружённых охранников на очень короткое время. Затем в одно утро в тюрьму пришёл с инспекцией один офицер славянского происхождения, он открыл задвижку в верхней части двери и спросил, есть ли у нас жалобы. В ответ мы сказали, что нет, но мы бы очень хотели, чтобы окошко оставляли открытым, дабы в камеру попадало больше света и воздуха. По нашему акценту он узнал в нас братьев по крови и, думаю, он терпимее отнёсся к нам. чем если бы это был кто-то другой, и нашу просьбу удовлетворили.

Через неделю по той или иной причине этот же офицер ещё раз заглянул к нам и опять спросил, пет ли у нас жалоб. На этот раз мы оба имели просьбы. Художник попросил материалы для рисования, а я — ножичек и материал для резьбы по дереву. Как вы, должно быть, помните, я научился резьбе по дереву во время первой части моего заключения, и мне казалось, что этим смогу развлечь себя в томительно тянущиеся дни и ночи.

Так как мы были образцовыми заключёнными, наши просьбы удовлетворили. И первое, что сделал художник, — нарисовал эскиз портрета этого офицера, как он его успел разглядеть, когда тот ненадолго появлялся в окошке. На следующий день, когда мы гуляли для разминки по коридору, он показал этот рисунок одному из охранников, который сразу забрал его и сказал, что художника ждёт суровое наказание за то, что он посмел сделать это без разрешения. И с порицанием нас вернули обратно в камеру.

Вскоре после этого пришёл тот офицер, приказал открыть камере и велел нам выйти. Тут он спросил, кто из нас автор рисунка, а когда узнал, очень удивил нас, велев художнику прямо сейчас же сделать нормальный портрет, для чего ему принесли свежие материалы. Офицер был доволен тем, что получилось, он освободил нас обоих и послал на очень лёгкие работы. Причина того, почему он облегчит условия наказания и мне, состояла в том, что художник объяснил — именно я предложил ему нарисовать первый эскиз.

С лёгких работ в тюрьме нас постепенно перевели на уличные работы, что опять подталкивало меня к новой попытке сбежать. Теперь, намного более опытный, чем раньше, я решил, что при таких послаблениях для заключенных лучшим способом для попытки будет уйти совершенно открыто. Я собирался направиться в город Коложвар [12], где, как я слышал в тюрьме, знаменитый герр Шмидт держал большой цирк. Так что я пришёл на вокзал и, не вызывая никаких подозрений у тамошних служащих, разузнал, какой поезд отправлялся в этот город. Разузнав всё, я спрятался в одном из багажных вагонов.

Никто не подозревал, что я в вагоне, поздно ночью поезд тронулся, и поездка прошла без происшествий, по крайней мере для меня, пока мы не прибыли в Коложвар. Тогда за полмили до станции я выпрыгнул из вагона в кусты, не получив каких-либо серьезных повреждений, и направился через поля. Наступившую ночь я провёл в старом сарае.

Рано утром я пошёл в город. Цирк Шмидта нашёлся быстро, и я попросил о встрече с хозяином. Сначала мой непрезентабельный вид — всклокоченная борода и неряшливая одежда — не благоприятствовал мне. Но я был настойчив, и устав от моего упрямства, вахтер наконец согласился провести меня к герру Шмидту.

Появившись перед ним, я сразу же решил испытать судьбу и попросился на работу в его цирке, в красках описывая все многочисленные трюки, которые мог делать. Я видел, что в его глазах выгляжу очень подозрительно, но мне удалось, в конце концов, уговорить его, и он согласился позволить мне приступить к делу. Его склонило в мою пользу то, вы должны знать, что я упомянул о сенсационных силовых трюках. В его программе ничего подобного не было, даже каких-либо борцов, и перспектива хорошего выступления — нового шоу, какое я мшу показать, — подвигла его к тому, чтобы дать мне работу.

Я начал выступать на следующий день со смешанным номером, так как было невозможно сразу сделать всё, на что я способен. Показанное мной, убедило хозяина, что я для него настоящая находка, и он тотчас же начал рекламировать меня. Всего через два дня после моего прибытия в цирк Шмидта возле здания и по всему городу висели афиши, объявляющие о появлении «Самого сильного человека в мире». Это, должен сказать, был первый случай, когда меня представили таким образом.

Шмидт остался так доволен моим выступлением и выручкой, которую оно давало, что купил мне новую одежду и великодушно выплатил щедрый аванс. Но моему везению не суждено было продолжаться долго, чего, по правде говоря, я и сам не ждал. Однако я не вполне мог предвидеть, что всё закончится таким образом, как это вышло. Всё всегда происходит неожиданно, как вы хорошо знаете, и это случилось вот как.

Глава III

Объявление о том, что в городе появился «Самый сильный человек в мире», привлекло внимание военного коменданта той местности, и он пришел однажды утром — на восьмой день моей работы, если точно помню. — желая узнать, почему такой выдающийся атлет, явно годный к службе, не находится в австрийской армии. Поскольку антрепренёр Шмидт не мог предоставить удовлетворительное объяснение — сам он, надо сказать, был освобождён от службы — за мной послали, чтобы я предстал перед комендантом. Конечно, я тоже не мог дать объяснений, и немного времени ушло на то, чтобы выяснить, что я — беглый пленный. Итак, я снова отправлялся в заключение, ужасаясь всяческих последствий.

Но ничего такого не произошло. По правде говоря, австро-венгры были, в общем, добры к пленным. Могу за это поручиться, не только на основании своего опыта, но и по тому, что пережили другие. Нив какой другой стране — нет, даже в Англии, я уверен, — не давали таких послаблений, какие получали русские пленные в Австрии. Даже к бежавшим пленникам после того, как они попадались снова, было терпимое отношение, — как ко мне, так и к другим.

На этот раз, однако, разобравшись с моей историей, включавшей три побега, со мной обошлись намного жёстче, чем раньше, что, согласитесь, совершенно объяснимо. Если бы мои побеги сопровождались применением насилия, меня бы наказали ещё суровее, ведь степень наказания зависела от тяжести преступления. Если бы я тяжело поранил кого-нибудь из охраны, меня бы ужасно высекли. А если бы случилось так, что какого-то охранника убили, меня бы по совокупности расстреляли после поимки.

Меня доставили в военный трибунал и объявили приговор: одиночное заключение в крепости до окончания войны. Согласно этому, меня поместили в каземат, закованного в кандалы и в наручниках. Камера, куда меня швырнули, была холодной и сырой, ниже уровня земли, свет и воздух в неё проникали через маленькое, прочно зарешеченное отверстие в стене высоко над моей головой, которое, похоже, выходило на ров с водой. Надо рвом не менее чем на 18 футов возвышалась стена, которая окружала крепость, делая побег если не невозможным, то, по крайней мере, очень трудным предприятием.

Но, несмотря на такое несчастливое положение, я не отчаивался. Шанс когда-нибудь да наступит, говорил я себе, и поддерживай свой дух насколько мог. Ибо знал, что впадать в хандру — это хуже всего на свете. Если представится возможность, а я буду в подавленном состоянии, могу не решиться воспользоваться ею.