Мой друг Варлам Шаламов

«Разумеется, назвать докладную на имя начальника больницы «доносом» нельзя. Шаламов был покороблен поведением Лунина, в котором было очевидно нарушение дисциплины и медицинской этики» [10]

Распитие медицинского спирта, пьяные оргии, танцы медсестры на столе в голом виде… Шаламов защищал «свою» больницу, свое хирургическое отделение как его старший фельдшер. А Лесняк, кстати, в Центральной больнице для заключенных не работал.

Факты для мемуаров он черпает в текстах Шаламова, только интерпретирует их в своем вкусе…

Ревность к славе Ахматовой… Зависть к Пастернаку… А «взятка» редактору в виде «букетика в портфеле»?! Думаю, что зависть разъедала самого Лесняка.

Просто навязчивый бред какой-то.

Шаламов просто восторженно относился к стихам Пастернака, обожал Блока… Он невообразимо выше был зависти к истинному гению.

Просто обитал на ином уровне сознания, боюсь, недоступном Лесняку. Но читатель, я думаю, ознакомится сам с текстами эссе и переписки Шаламова.

А откровения Лесняка — вроде «писал рассказы легко»!!!

В. Т. в письме ко мне, которое я опубликовала как эссе «0 моей прозе», пишет:

«Легко!» Возвратиться памятью, чувством в те года — страшное напряжение.

Лесняк из тех графоманов, о которых писал В. Т. в «Записках рецензента»:

Есть еще и такие вещи как ритм, звуковое своеобразие текста, символы, метафоры и т. д.

Поэтому: «Последний бой майора Пугачева», а не «Последнее сражение подполковника Яновского».

Да, по-разному именуются персонажи. Но какое это имеет значение для художественной прозы? Даже самого Лесняка во «Вставной новелле» В. Т. именует Гусляком. [11]

Впрочем, говорить об этом — ломиться в открытую дверь.

Мне жаль Бориса Николаевича. Жизнь его свела с человеком необыкновенным, а он его не увидел. Просто не увидел, даже цвета глаз не заметил. А глаза у Варлама Тихоновича были ярко-голубые, взгляд его был проницательным, одухотворенным. Поистине глаза его были зеркалом души.

Но душу его Лесняк не понял и не мог понять.

Сучков Федот Федотович

Федот Федотович был личностью колоритной, одаренным скульптором и поэтом.

Его мемуар, посвященный Шаламову, написан гневным пером бывшего зека, знающего истинную цену добру и злу. [12]

Маленькая ошибка вкралась в его текст — рассказ «Убей немца!» принадлежит Г. Г. Демидову, лагерному другу В. Т. Видимо, В. Т. давал почитать этот рассказ Федоту Федотовичу.

«Близкая В. Т. женщина» — это я. Но слова мои воспроизведены Федотом Федотовичем не совсем точно. В. Т. сказал: «Я сам себя собрал из осколков». Это, с моей точки зрения, подвиг, которым я и правда восхищалась.

Об этом писала в своих воспоминаниях. И только сейчас, когда приближается, к сожалению, мой 75-летний юбилей, я понимаю яснее, какое мужество было присуще В. Т. — одинокому, больному: «Добить меня очень трудно».

Но все-таки добили с помощью славных органов и «прогрессивного человечества», для которого В. Т. был ставкой в политических и амбициозных играх. Как правильно оценивал он позицию, пытаясь устраниться от этих игр! Дураков, действительно, оказалось мало, стукачей — гораздо больше. И в «яму» они его, действительно, затолкали, как он и предвидел. В интернате он уже не мог спустить их с лестницы, как делал дома.

О воспоминаниях И. Емельяновой

Вечный «милый лжец» — так назвала себя Ирина Емельянова, охотно уступая желанию создать миф, раскрасить действительность. Может быть, так и надо писать воспоминания, может быть, миф ближе истинной сущности происходящего. Но я, архивист, исследователь, не могу побороть в себе желания поправить текст, напомнить о действительности.

Да, в 30-е годы был роман у Шаламова с Ольгой Ивинской, прелестной «девочкой с английской гравюры», как называли ее в редакции. Но — уже была жена, Галина Игнатьевна Гудзь. И он мне рассказывал, что любил ее самоотверженно, хотя и были другие увлечения, но на первом месте всегда была она — Галина, «бесценная девчонка», а в 1935 году родилась дочь. Это письма Галины он хранил на Колыме, о них писал стихи, Галине посвящено и стихотворение «Сотый раз иду на почту за твоим письмом…», написанное, по словам В. Т. (кстати, под заглавием «Верю»), «в 1952 г., в Барагоне близ Оймяконского аэропорта и п/о Томтор», там он получал письма жены.

Возвращаясь в 1953 году в Москву, он возвращался к ней. В письме Б. Л. Пастернаку (янв. 1954 г.) Шаламов пишет: «И какую нужно иметь душевную силу и веру в человека, чтобы семнадцать лет писать ему по сто писем в год, встретить его на вокзале…». Новая разлука (В. Т. уезжает на торфоразработки Калининской области), планы на дальнейшую жизнь («поживем для себя») разочаровали В. Т. страшно. Галина просила «все забыть», а он начинает писать «Колымские рассказы». Неминуемо надвигался разрыв с женщиной, которую он поистине обожал семнадцать лет. Вот тогда-то и возникло увлечение Ольгой Всеволодовной (апрель-июнь 1956 г.), ею вполне разделенное.

Но, познакомившись с Ольгой Сергеевной Неклюдовой, глубоко его полюбившей, Шаламов решительно, как и всегда, порывает с О. В., которая мстительно ему сказала: «Пастернака ты больше не увидишь». Увы, так это и было. Никогда больше не встретится В. Т. с Пастернаком, которого любил восторженно. Отношение к О. В. изменилось на резко отрицательное — так несопоставима для него была ценность общения с «живым Буддой», поэтом, гением и — с обычной, порой мелочной женщиной.

Ну, и мелкие замечания — писал В. Т. в Туркмене не в самодельных, как на Колыме, тетрадках — а в обыкновенных школьных.

Цитата из стихотворения неточна:

«Драгоценная дружба» была более близкими отношениями, именно поэтому она прервалась, когда В. Т. сблизился с О. С. Неклюдовой.

Но, несмотря на неточности, воспоминания Ирины Емельяновой очень мило написаны. И, в конце концов, каждый помнит, или хочет помнить прошлое по-своему. Вот источник мифов.