Мой друг Варлам Шаламов

Сегодня так жарко, а море совсем спокойное. Я далеко заплыла на матрасе, вода внизу была голубой, подо мной были камни, заросшие водорослями, рыбы. Я так долго качалась на волнишках, что даже голова заболела.

Мне очень стыдно, что я была такой эгоисткой, все думала о себе — это рецидив болезни «преувеличение собственной ценности». Мне просто стыдно, что я такая противная. Но я постараюсь быть хорошей.

Как Ваши успехи? Вы ничего не написали о своей работе, о книжке. Как Ваше здоровье?

Я так счастлива! Просто бес-ко-неч-но! Кажется, упаду в море и стану голубой водой. И во мне будут плавать белые медузы и окуньки с голубой стрелкой, и зеленушки.

Ира.

В.Т. Шаламов — И.П. Сиротинской

3 июля 1967

Ире, победительнице хаоса, викингу и дельфину — все сразу. Так и вижу тебя под дождем, как ты бежишь с берега вместе со своими малышами, а я гляжу на тебя из-за кромки дождя. Кеппен — пришлось открыть энциклопедию, прежде чем вспомнить, да не вспомнить, узнать. Оказывается, было два великих Кеппена. Старший этнограф (он-то и похоронен в Алуште в 1864) и сын-метеоролог, умерший где-то в Германии (впрочем, насчет Германии я не уверен). Крупные люди науки стараются умереть не в Москве, не в Петербурге, не в столице. Столица только подтверждала победу, а доживали — в провинции. Впрочем, у Кеппена, возможно, был туберкулез, вот почему он умер в Крыму.

Только что я написал и отослал письмо в Анапу, на почтамт, как получил открытку, что Анапа отменяется. Ну, все равно письмо было хорошее о стране Бимини, оказавшейся в Алуште, в Крыму.

Буду ждать твоего возвращения.

В.

В 1967 г. он завершил свой сборник «Воскрешение лиственницы» и в своей толстой тетради написал посвящение мне, опубликованное теперь, я, правда, исключила из посвящения слова: «она является ее (книги) автором, вместе со мной». Это, конечно, безбожное преувеличение.

Письма 1968 года свободнее — у В.Т. появилась своя комната, и можно было писать, не опасаясь, что письмо попадет в другие руки. Июнь 1968 г. был высшим пиком нашей близости, мы встречались ежедневно, В.Т. готовил ужин, по воскресеньям и субботам ходили купаться в Серебряный Бор. Как-то очень привыкли друг к другу. И вдруг! Все оборвалось, я уехала в Крым, меня с восторгом встретили муж и дети, настоящая реальность, настоящая семья. А с В.Т. — не выдумка ли моя?

В 1969 году В.Т. на выставке Матисса испытал приступ стенокардии («Как на выставке Матисса/ Я когда-нибудь умру»). И тут, как видно, он задумался о судьбе своего наследия, прежде всего литературного. Из свойственного ему суеверия он никогда не обсуждал этот вопрос со мной. О смерти мы не говорили. Лишь перед отъездом в интернат для престарелых и инвалидов он передал мне остальной архив и конвертик с надписью: «Экстренно, после моей смерти». В конвертике я обнаружила черновики завещания, и письмо мне, а в 1-й нотариальной конторе — само завещание. Потом, по истечении срока, я оформила свидетельство о наследовании авторского права по завещанию.

Странно, но в эти же дни я видела сон: кладбище, глинистые какие-то дорожки, на склонах холма кособочатся мраморные бюсты, лают и прыгают собаки, а я что-то ищу, ищу и не могу найти. А сторож где-то в темноте кричит: «Закрываю!» И я не могу найти то, что ищу.

А ведь все еще были живы — В.Т, мама, папа. Еще годы я не знала утрат, и мир был еще тот, где все живы, все есть. Это был мир живых, любимых, мир счастья, моря, зеленой травы, чистой, холодной речки.

В.Т. Шаламов — И.П. Сиротинской

лето 1968

Последняя моя книга «Воскрешение лиственницы» посвящается Ирине Павловне С.

Она — автор этой книги вместе со мной. Без нее не было бы этой книги.

В.Т. Шаламов — И.П. Сиротинской

8 июля 1968 г.

Дорогая Ира, получил телеграмму вечером се

1966 — 1978

«Горящая судьба»

Нет дня, чтобы я не вспоминала В. Т., не размышляла о его судьбе. В судьбе В. Т. есть какая-то предопределенность. Вспомнишь известное: «Посеешь характер — пожнешь судьбу». В его судьбе противостояли два начала — его характер, убеждения и давление времени, государства, стремившегося уничтожить этого человека. Его талант, его страстная жажда справедливости, бесстрашие, готовность делом доказать слово… Все это было не только не востребовано временем, но и опасно ему.

В. Т. ясно чувствовал этот ветер времени, всегда дувший ему навстречу. Но порой порыв слабел, словно забывая его, и В. Т. не упускал возможности что-то сделать для своего спасения, для своей работы.

Был он суеверен, как, наверное, все люди, живущие опасной жизнью — моряки, летчики… Он говорил: «Когда попадаешь в полосу неудач, сиди и не предпринимай ничего, когда же подует попутный ветер — действуй, соглашайся на все предложения». Это — не новое наблюдение. Вспомним Шекспира: «В делах людей приливы и отливы. С приливом достигаем мы успеха…»

Даже дизентерия может быть удачей — шанс попасть в больницу, спастись на месяц — два от золотого забоя, от пятидесятиградусного мороза и побоев блатных.

Вот-вот, кажется, злая судьба настигнет его — 22 июня 1943 г. его судят на Колыме. Показания свидетелей страшны — он, якобы, осмеливался осуждать Верховного главнокомандующего (даже свидетели не решаются назвать его по имени — Сталин), восхвалял Троцкого и т. п. Верный расстрел. Но ему дают статью 58. 10 (антисоветская агитация). Эта статья заслоняет страшный литер КРТД предыдущего срока, и Андрей Пантюхов, врач, заключенный, с которым он подружился, направляет его в 1946 г. на курсы фельдшеров, что и спасает его жизнь на Колыме.

А после Колымы? Болезнь Меньера, глухота, — кажется, жить бы тихо на пенсии, как и настаивала семья. Но он пишет «Колымские рассказы», «Четвертую Вологду», «Вишеру», стихи. «Стихи — это боль и защита от боли…». Стихи — преодоление немоты, исцеляющая душу, сердце и тело сила.

(«Поэзии»)

Писатель, которого не печатают, который пишет в стол кровоточащую новую прозу, понимает силу и новизну своего таланта — и лишен читателя. Помогают жить две силы — стихи (все-таки иногда проникающие в печать), и не то что равнодушие, а просто знание истинной цены мнению людей; конечно, поддержка и понимание немногих, которых он уважает или любит, тех, которые верят в него.

Я — верила.

Он умер, глухой, слепой, одинокий в доме инвалидов и престарелых. Кажется, судьба погубила его, наконец, с помощью ПЧ («прогрессивного человечества»). «Затолкали в яму», как он говорил.

Но начинается жизнь после смерти. Через пять лет после его смерти, в 1987 году, начинается его воскрешение — журналы наперебой печатают прозу, с 1989 года выходят книги. Посмертное «соперничество» с Солженицыным — кто, в конце концов, «главнее». Поверхностные суждения критиков, на двух-трех цитатах строящих свои концепции. Для начала — это естественно. Проза его непривычна. Но появляются исследователи. Книга Е. В. Волковой «Трагический парадокс Варлама Шаламова» (1998), Ф. Апанови-ча «Новая проза» (Польша, 1997), глубокие, яркие статьи Е. Михайлик (Австралия) и др. Как ни странно, на Западе он находит больше понимания и признания. Недавно один исследователь и переводчик из Франции убеждал меня по телефону, что В. Т. писатель («Он именно писатель, художник!»). Я говорю — да я это знаю давно. Но он продолжал твердить, что в отличие от мемуаристов и публицистов, он именно писатель.