Тимоти Лири: Искушение будущим

ВОСПОМИНАНИЯ О ТИМЕ

Анита Хоффман [36]

Я помню Тима как будто на цветной фотографии. Год 1967, наверное. Какое-то вечернее мероприятие в Вест-Вилледже. Он был одет в белую куртку из бычьей кожи с бахромой. Высокий, загорелый, красивый, полный жизни. Он был великолепен. Но я совершенно не верила ни ему, ни его последователям. Несмотря на то, что мне понравился психоделический опыт, я не верила религиям, тем более новым религиям, даже сатирическим, и Лига Духовных Открытий представлялась мне культом, возникшим и растущим вокруг Тимоти Лири. Одновременно Тимоти Лири казался мне живым воплощением Валентайна Майкла Смита, прототипа героя книги Роберта Хайнлаина «Чужак в чужой стране».

За год до того, как мы с Эбби [37] имели честь видеть Тима в белой бахроме в Вест-Вилледже, я присутствовала на представлении Лири в театре на Второй авеню (который впоследствии превратился в Филлмор-Ист) и была неприятно поражена тем, что увидела. Тимоти тогда представлял серию программ, посвященную мировым религиям. Мне было 24 года, и я пришла туда с двумя подругами, которые работали в журнале New Yorker. К моему ужасу и изумлению, Тим выступал на сцене в роли Иисуса Христа! Хотя я не христианка, мне показалось это крайне глупым. Что за дерзость изображать из себя Божество! Насколько я помню, представление завершилось Тимом на кресте, с раскинутыми руками. Стыдоба-то какая! Лидер культа! Самозванный гуру!

В конце 60-х мы с Эбби поняли, что Тим — это наш гениальный соавтор в создании контркультурного видения мира. Но у нас, йиппи, [38] были некоторые несовпадения с Тимом. Мы не призывали людей «отпасть», мы, наоборот, хотели, чтобы они «впали», то есть включились в жизнь мира, протекающую мимо, чтобы добиться конкретных изменений в обществе. Это предполагало борьбу против бессмысленной войны во Вьетнаме и гонки вооружений и борьбу с расизмом тоже. Это также подразумевало надежду на построение нового, свободного общества, базирующегося на любви, а не на вражде, мира, в котором будут учитываться жизненные потребности всех без исключения людей. Лири, конечно, относился критически к «политикосам» из антивоенного движения, критикуя их за недостаток чувства юмора, догматизм и пуританский стиль (хотя некоторые из обвинений, которые предъявляли нам, йиппи, которые были «политикосами», можно было с равным успехом переадресовать самим «кислотникам»).

Позже он никогда не упускал случая напомнить мне о тех двух неделях, когда он сначала согласился участвовать в Фестивале жизни, в 1968-м, в Чикаго, а потом отказался, не желая влиять на молодых людей, чтобы они приехали в Чикаго и были подвергнуты избиениям и газовой атаке со стороны полиции.

В 1970-м, в Алжире, я наконец-то смогла получше узнать Тима. Я приехала туда с делегацией активистов движения, чтобы поздравить Тима с его 50-летним юбилеем и заодно продемонстрировать миру дружественную коалицию Черных Пантер, йиппи, Weather Underground и Тимоти и Розмари Лири, настоящих лидеров контркультуры. Общаться с Тимом мы смогли только эпизодически (это регламентировалось Пантерами), но зато весьма интенсивно.

Тим и несколько человек из Черных Пантер встретили нас в аэропорту. Из аэропорта мы поехали на двух машинах, Тим вел одну из них. Я ехала с ним, на заднем сиденье вместе с Розмари, Дарубой (из Пантер), Джен-нифер Дорн и Ионой Рэскином. Даруба, член нью-йоркского отделения Черных Пантер, бежал из тюрьмы Томбс в Манхэттене и нашел убежище в Алжире у «пра-вительства-в-изгнании» Черных Пантер, возглавляемого Элдриджем Кливером. Дженнифер, которая работала менеджером на фабрике, была младшей сестрой Бернадин Дорн, харизматического лидера Weather Underground. Иона был писателем, ученым и радикальным активистом антивоенного движения. Была поздняя ночь. Мы ехали по темной пустынной улице, кое-где освещенной случайными лампочками. Внезапно большой камень разбил стекло рядом с Дженнифер, засыпав осколками все заднее сиденье. Дженнифер не пострадала, но была, вполне понятно, напугана. Я сидела с другой стороны, и меня тоже не задело. Тим сидел невозмутимо, как будто ничего не произошло. Мы быстро развернулись и уехали из этого места и вскоре доехали до маленькой деревеньки возле моря, в которой жили Тим и Розмари.

На следующее утро вновь прибывшие американцы и Тим встретились за ланчем в маленьком кафе на берегу. Пожалуй, именно с этой встречи и начиналось мое настоящее знакомство с Тимом. Он был обаятельней-шим из ирландцев, взрывчатым, остроумным, жизнерадостным. Мы подняли тост за успешный побег Тима из-под стражи (из мужской колонии Сан-Луис-Обиспо, с помощью Weather Underground) и за следующую главу его приключений.

Потом мы были в гостях у Тима и Розмари на террасе, расположенной на крыше их маленького дома. Оба они были одеты в арабские джеллабы и выглядели в них так, словно всю жизнь их носили. Розмари показала нам свое фото на паспорте, который она использовала, чтобы путешествовать инкогнито. И я не знаю, может, это ложная память, но мне кажется, что Тим демонстрировал нам тогда маленький серебряный флакончик с самой чистой на свете кислотой, с которым он уже объездил полмира. Я прямо вижу его перед глазами, но не знаю, было так на самом деле или я только придумала это. Надо спросить у Розмари, помнит ли она этот момент.

Несколько дней спустя мы отмечали день рождения Тима с большим тортом, который мы с Ионой привезли с собой. Это был единственный раз, когда мы были наедине с четой Лири. Все остальное время мы провели под надзором в квартире любовницы Элдриджа Кливера.

На следующий день после дня рождения (или вскоре после него) Тим, Дженнифер и Ди-Си, глава службы безопасности Пантер, отправились в путешествие по Ливану и Сирии. Это был политический трип. После их отъезда я взбунтовалась против диктаторских замашек правления Элдриджа Кливера и очень удивилась, не найдя союзников среди убежденных леваков, которые сопровождали меня. В конце концов я сбежала через окно, приехала в аэропорт и прямо там оформила свой выезд из страны. (Поскольку Пантеры были гостями алжирского правительства, а мы — гостями Пантер, алжирское правительство хотело, чтобы Пантеры дали добро на наш отъезд. Так они и не узнали, что я уезжаю.) Я первым же самолетом улетела в Париж, где встретилась с Эбби. После этого я не видела Тима двадцать лет.

В следующий раз мы общались в 1987 году, когда он узнал от одного нашего общего друга, что я переехала обратно в Лос-Анджелес. Он позвонил, чтобы сказать мне, что слышал о моих приключениях в Алжире после того, как вернулся тогда из своей поездки по арабским странам, и что он аплодировал им. У меня было впечатление, что он долго ждал возможности сказать мне об этом. Для меня это было важно, потому что, когда в 1970-м случилась эта история, у меня не было союзников или хоть кого-нибудь, кто одобрил бы мои действия, кроме Эбби.

В девяностых, после того как Барбара ушла от Тима, мы стали почти друзьями и проводили много времени вместе. Мы оба проявляли интерес к компьютерной революции и развивающейся киберкультуре. Тим был чрезвычайно общителен. Он часто бывал в свете, а также устраивал замечательные собрания в своем доме в Беверли-Хиллз по воскресеньям. Здесь разные его друзья знакомились друг с другом.

Некоторые из этих голливудских вечеринок бывали скукотищей, особенно для такого аутсайдера шоу-бизнеса, как я. На одной такой вялотекущей вечеринке играло трио музыкантов, но только одна одинокая пара танцевала в холле на первом этаже. Большинство знаменитых, богатых или влиятельных гостей были наверху. Мы с Тимом потягивали белое вино за маленьким коктейльным столиком внизу, когда он вдруг внезапно поднялся, вышел в холл и принялся лихо отплясывать, вскидывая руки, вращаясь и подпрыгивая. Несколько гостей, подпиравших стены, уставились на старого чудака, вихляющегося и прыгающего в разные стороны. Я было подумала, что он здорово пьян и просто юродствует, кривляется. Но тут сначала Марио Ван Пиблз принялся тоже танцевать, к нему присоединилась одна пара, потом другая… и вот уже вся комната ожила. Будучи сама от природы полным интровертом, я не знала, как к этому относиться… пока внезапно не осознала, что это же мой любимый образ Тима — танцующего с дионисииским бесстыдством на семьдесят пятом году жизни!