Голос над миром

Я никогда не зазнавалась, это могут подтвердить все мои коллеги, но должна признаться, что этот контракт наполнил меня гордостью. Я предавалась мечтам о плавании на океанском пароходе в каюте первого класса, о роскошных туалетах, об изысканном ужине и даже о бриллианте, настоящем, сверкающем бриллианте.

Тоти! Тоти! Как далеко ты шагнула, и как изменилась жизнь некогда маленькой девочки в льняном передничке, бегавшей по улочкам родного Мольяно. Могла ли я тогда представить, что мне придется не раз пересекать Тихий, Атлантический и Индийский океаны?

До отплытия в Америку, выполняя условия контракта, мне пришлось поехать в Катанию, где в театре «Беллини» я пела в операх «Риголетто», «Искатели жемчуга» и «Сомнамбула». Выступления прошли успешно еще и потому, что меня вдохновляла мысль о предстоящем турне по Америке.

Закончив гастроли в Катании, я помчалась в Милан, чтобы подготовиться к отъезду.

В те времена побывать в Новом Свете было совсем нелегко. Нужно было оформить разные документы и получить множество виз.

Мой контракт предусматривал выступления в Буэнос-Айресе, Рио-де-Жанейро, Сан-Паоло, Розарио, Кордове и Монтевидео, причем мне предстояло петь в операх «Риголетто», «Фальстаф», «Богема», «Миньон».

В состав великолепной труппы, набранной Вальтером Мокки, входили Габриэлла Безанцони, Роза Райза, баритон Римини, тенора Мингетти, Аугусто Конкато, тенор Пиккалуга и другие первоклассные певцы.

В конце апреля 1921 года мы погрузились в Генуе на пароход «Томмазо ди Савойя». Я была счастлива и сгорала от нетерпения увидеть новый для меня мир, испытать неизведанные чувства.

XIV. Первое южноамериканское турне

Моя радость мгновенно померкла и на глаза навернулись слезы, едва пароход снялся с якоря, провожаемый прощальными возгласами и напутствиями толпы, собравшейся на пристани.

Когда скрылись вдали огни маяка, я почувствовала себя совершенно опустошенной. Первое расставание с родиной вызвало грустные мысли. Отца больше нет со мной, моя любимая наставница тоже ушла навсегда, а полугодовая разлука с родными, с Миланом и Венецией бесконечно пугала меня.

Первые часы путешествия были самыми тоскливыми, тяжелые воспоминания нахлынули на меня. Но вскоре меня окружили самые заядлые весельчаки нашей труппы с Вальтером Мокки во главе и помогли справиться с хандрой.

Три недели плавания до берегов Бразилии прошли почти незаметно. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю дружескую поддержку веселой, жизнерадостной Конкато, неизменно шутившей на венецианском диалекте, Розы Райзы да и других коллег.

Каждый день нас ждал какой-нибудь приятный сюрприз. По достоинству оценила я и разнообразное меню. Но все же мне не терпелось поскорее ступить на американскую землю.

Дебютировала я в Буэнос-Айресе в театре «Колизео», где спела Джильду. Публика была в восторге, но я очень ждала оценки критиков, и вскоре в газетах написали обо мне как о «превосходной певице» и «подлинном откровении».

Не меньший успех выпал на мою долю и в опере «Миньон». Я пела Филину, а партию Миньон исполняла меццо-сопрано Габриэлла Безанцони, обладавшая красивым, чарующим голосом и отличным сценическим мастерством.

Мне пришлось выдержать заочное состязание с прославленной Барриентос, кумиром южноамериканской публики. Год назад в театре «Колон» она с большим успехом выступала именно в партии Филины.

К счастью, знаменитый полонез Филины, представлявший серьезные технические трудности, со мной прекрасно разучила еще Барбара Маркизио. Я победила в этом поединке, зрители, мои поклонники и критика единодушно это признали.

Сценический успех неизменно сопутствовал мне во время турне по Америке. В Бразилии кроме «Риголетто» подлинным триумфом завершилось мое выступление в опере Гомеца «Раб».

Мое первое знакомство с Южной Америкой вылилось в бесконечное чередование выступлений и переездов. Я жила, словно в прекрасном сне, который вскоре нашел свое материальное воплощение в двух великолепных бриллиантах, до сих пор напоминающих мне о первом заокеанском путешествии. Я сделала себе отличный подарок и кое-что даже сумела отложить. Я упоминаю об этом лишь потому, что с тех пор взяла себе за правило тщательно подсчитывать свои ресурсы и, что называется, «по одежке протягивать ножки».

Турне было в самом разгаре, когда совершенно неожиданно я получила из Милана телеграмму: Тосканини предлагает мне роль Джильды в новой постановке «Риголетто», включенной в репертуар «Ла Скала» на сезон 1921/22 года. Но я не могла принять это предложение, так как была связана контрактом с Вальтером Мокки.

С 1916 года мечтала я выступить на сцене «Ла Скала» в какой-нибудь ведущей партии, и вот теперь, когда представилась такая возможность, меня нерасторжимо связал двухгодичный контракт.

Горя желанием петь в «Ла Скала», расстроенная, не зная, что в конце концов предпринять, я обратилась за советом к Паолантонио.

— Безнадежное дело! Вальтер Мокки шутить не любит.

И все же я решила поговорить с ним. Мокки был настоящим синьором: элегантным, изысканно вежливым, но неумолимым. При одном взгляде на него артистов охватывал страх, где уж тут отважиться на разговор, но я рискнула попытать счастья, собираясь поговорить с ним честно и открыто.

На следующий день мне удалось попасть к Мокки на прием, и, на мое счастье, грозный импрессарио пребывал в отличном расположении духа.

— О, Тотина! Зачем я тебе понадобился? Захотела икры? — воскликнул он, едва я вошла в комнату (он знал, что я обожаю черную икру).

— Какая там икра! Простите меня за смелость, но я хочу побеспокоить вас по одному важному делу, важному, понятно, для меня одной, — робко проговорила я.

— Ну что ж, послушаем.

Я собралась с духом и молча протянула ему телеграмму.

Вальтер Мокки прочел ее раз, другой, и по его лицу я поняла, что он недоволен. Наконец он сказал:

— Ничего не могу поделать. Ты сама знаешь, что связана со мной двухгодичным контрактом.

Я превратилась в само смирение и ответила, что у меня и в мыслях не было нарушать контракт, просто я считала своим долгом сообщить патрону о предложении «Ла Скала».

Тут меня осенила счастливая мысль: за день до этого в Рио-де-Жанейро состоялся большой концерт, в котором приняла участие и я. И вот я напомнила Мокки, как, обращаясь со вступительным словом к зрителям, он сам сказал, что надо поощрять и поддерживать молодых талантливых певцов. Мокки задумался. Я поняла, что попала в цель.

Две-три минуты Мокки молча шагал из угла в угол, затем вдруг его нахмуренное лицо озарилось дружеской улыбкой, он подошел ко мне и, легонько шлепнув меня по щеке, воскликнул:

— Ну что ж! Поезжай!! Я даю тебе полную свободу!

Невозможно даже приблизительно описать мое счастье, мой восторг. Голова у меня кружилась, я ничего не понимала, плакала и смеялась от радости.

В порыве благодарности я бросилась на шею своему доброму гению.

— Да-да, поезжай, поезжай в Милан. Ты свободна, я не хочу мешать твоей карьере. Но прошу тебя не забывать о нашем контракте.

Я с плачем выбежала из комнаты. У сурового и непреклонного кондотьера оперного театра душа оказалась великодушной и отзывчивой. С именем Вальтера Мокки и его жены Эммы Карелли связаны милые сердцу воспоминания о решающих, переломных моментах в моей карьере.

По возвращении в Италию Милан показался мне совсем иным. Я чувствовала себя более уверенно, но в то же время ни на минуту не забывала о возросшей ответственности.

Особенно волновала меня встреча с исключительно взыскательным Тосканини.

Я узнала, что маэстро отверг после первых же проб нескольких итальянских и иностранных претенденток на роль Джильды. Мое имя было названо Тосканини синьорой Карлой, его женой.

Синьора Карла слышала меня в роли Джильды в театре «Костанци» перед своим отъездом в Неаполь, где должна была встретить мужа, возвращавшегося из Соединенных Штатов. Ее слово оказалось решающим, и Тосканини отправил мне в Рио-де-Жанейро телеграмму.