Григорий Распутин

«Распутин <…> терпеливо выслушав это предложение и отказавшись от него, передал государыне, а затем и государю о сделанном ему Треповым предложении в доказательство желания Трепова купить этим путем его замолчание пред Государем всего того, что он, Распутин, считает неотвечающим интересам августейшей семьи; при этом мне Распутин сообщил, что когда он в этой форме доложил об этом Государю, то государь и государыня увидели в его, Распутина, отказе от получения 30 тысяч от Трепова знак его неподкупной им преданности, и с этого момента Государь всецело перешел на сторону Протопопова и изменил свое мнение о Трепове», – показывал Белецкий.

«Отказ Распутина от 150 тысяч треповских тоже произвел на меня впечатление. Я ему сказал: „Да ты выходишь честнее многих господ министров“», – более лаконично изложил то же самое Протопопов.

Наконец, и сам Мосолов очень живо обрисовал в мемуарах свой разговор с Распутиным на эту тему:

«– Вот что, Григорий Ефимович. Как знаешь, назначен председателем Совета министров мой друг и шурин А. Ф. Трепов. Я хотел бы, чтобы вы жили в мире друг с другом… и это вполне возможно. Он против тебя не предубежден. Лишь бы ты ему не мешал в его действительно трудной задаче, тогда и он против тебя ничего не предпримет.

– Что же, это хорошо… Пусть себе работает… Лишь бы он-то моих друзей не трогал.

– Видишь ли, он готов устроить так, чтобы тебе ежемесячно платили за квартиру и на содержание твоего дома и семьи; чтобы у тебя осталась надежная охрана, без которой ты обойтись не можешь. Принимай, кого хочешь, делай, что хочешь. Только одно – не вмешивайся в назначение министров и высших чинов. Относительно духовенства он перечить тебе не станет, да и мелкие твои протекции будет по возможности исполнять.

Я не успел договорить, как он побледнел. Глаза его стали злющими, почти совсем белыми, с крошечной черной точкой в середине.

– Тогда сейчас соберусь и уеду в Покровское, домой… Здесь я, значит, не нужен.

Такого быстрого оборота дела я не предвидел и, сознаюсь, в первую минуту опешил:

– Не волнуйся, Григорий Ефимович. Поговорим по добру, по-хорошему. Ты же сам управлять Россией не можешь!.. Не Трепов – будет другой, который тебе ничего не предложит, а тебя за казенный счет отправят в твое Покровское…

Глаза стали еще злее.

– Ты думаешь, что мама и папа это позволят? Мне денег не нужно, любой купец мне довольно даст, чтобы раздавать бедным да неимущим. Да и дурацкой охраны не нужно. А он, значит, – гонит!..»

В результате выгнали Трепова, хотя надо признать, что в истории с отставкой Трепова есть неясные моменты. «Трепова долго убеждали остаться, – писал хорошо информированный Я. В. Глинка. – Он подавал четыре раза прошение об отставке. Последний раз он объяснил, что с Протопоповым служить он не может и что вообще его положение представляется совершенно невозможным, когда министры назначаются без его ведома, что, конечно, он уйти не может, раз Государь его не отпускает, но что при этих условиях ему остается пустить себе пулю в лоб. После этого Государь согласился на его отставку».

Распутин, как видим, здесь ни при чем, так что очень возможно предложенная ему сумма – либо легенда, либо никакой роли в отставке Трепова она не сыграла, но в любом случае к концу своей жизни герой этой книги с созданной ему славой и слухами о его всесилии и могуществе стал чем-то вроде слона в посудной лавке.

По всей вероятности, к этому периоду относится история, описанная подругой императрицы Юлией Ден. Юлию пригласила к себе Государыня, и, согласно воспоминаниям госпожи Ден, между ними состоялся следующий разговор:

«– Я знаю все, Лили, – произнесла она. – Почему Григорий не уезжает из Петрограда? Государь не желает, чтобы он оставался здесь. Я тоже. Но мы не можем выгнать его – он не сделал нам ничего плохого. Ну почему он сам не хочет нас понять?

– Я сделаю все, что в моих силах, Ваше Величество, чтобы объяснить ему обстановку, – отозвалась я».

Дальше Юлия Ден рассказывает, как с позволения Императрицы она поехала к Распутину и «тотчас же взяла быка за рога».

«Григорий, – без обиняков начала я. – Вы должны немедленно покинуть Петроград. Вы с таким же успехом можете молиться за Их Величеств и в Сибири. Вы должны уехать – ради них. Я вас умоляю. Уезжайте… Вы знаете, что говорят кругом. Если вы не уедете, положение станет опасным для нас всех.

Распутин внимательно, серьезно смотрел на меня, но не произносил ни слова. Я заметила на лице Анны выражение «обиженного ребенка», почувствовала на себе зловещий и пристальный взгляд Акилины. Распутин совершенно неожиданно для меня произнес:

«Пожалуй, ты права. Надоела мне эта бодяга. Я уезжаю».

Но тут произошло нечто поразительное. Ударив кулаком по столу, Акилина злобно впилась в меня взглядом.

«Как ты смеешь противиться духу отца Григория? – воскликнула она. – А я говорю, он должен остаться. Да кто ты такая? Ты пустое место и не тебе судить, для кого что лучше!»

В комнате воцарилось тяжелое молчание. Анна плакала, Распутин молчал. Я не собиралась уступать Акилине, силы мне придавала мысль о Государыне.

– Что же, вы станете слушать эту женщину? – спросила я холодно.

Акилина снова принялась стучать по столу.

– Если ты уедешь из Петрограда, отец, тебе несдобровать. Ты не должен никуда ехать.

– Ну, что же, может, так оно и есть. Я остаюсь, – беспомощно проговорил Распутин».

Как относиться к этому мемуару? Было так на самом деле или перед нами попытка создать легенду с противоположным знаком, то есть представить всемогущего фаворита как беспомощную игрушку в чужих, еще более мощных руках.

Косвенно зловещая роль Лаптинской подтверждается показаниями генерала Комиссарова: «Опять-таки Акулина (Акилина. – А. В.). Она очень умная женщина, и допускать, чтобы Акулина верила в святость Распутина, – невозможно. Акулина раньше, – об этом были сведения, – чуть ли не сама брала за вход к Распутину, как к Иоанну Кронштадтскому, и допускать, что она верила в его святость, невозможно».

Но как бы ни была хитра и изворотлива Лаптинская, едва ли можно поверить в то, что она управляла Распутиным, а главное – в переписке Николая и Александры нет не только ни слова о желательности отъезда Распутина из Петрограда, но, напротив, видна потребность в его присутствии. Особенно сильно проявлялась она у Императрицы.

«Слушай Его – Он желает тебе лишь добра, и Бог дал Ему больше предвиденья, мудрости и проницательности, нежели всем военным вместе. Его любовь к тебе и к России беспредельна. Бог послал Его к тебе в помощники и в руководители, и Он так горячо молится за Тебя», – писала она Государю 7 сентября 1916 года.

«…я спрошу совета у нашего Друга. Так часто у Него бывают здравые суждения, которые не приходят другим на ум, – Бог вдохновляет Его, и завтра тебе напишу, что Он сказал. Его присутствие здесь меня очень успокаивает. Он говорит, что теперь дела пойдут лучше, потому что его меньше преследуют, – как только усиливаются нападки на Него; так все идет хуже».

И так было до самой смерти Распутина – упоминание о «нашем Друге» присутствовало практически во всех письмах в Ставку.

«Даже дети замечают, что дела идут плохо, если мы Его не слушаем, и, наоборот, хорошо, если слушаем», – писала Государыня за день до убийства ее друга.

И Распутина слушали. Он просил освободить из тюрьмы бывшего военного министра Сухомлинова, хвалил новые военные приказы царя и возмущался тем, что Брусилов не послушался приказа о приостановке наступления (а между тем речь шла о знаменитом Брусиловском прорыве), предлагал назначить А. А. Андрианова (того самого, что был причастен к истории с «Яром») исполнять должность градоначальника (с чем, впрочем, Государь не согласился), предлагал отправить банкира Рубинштейна «без шума» в Сибирь, чтобы «не раздражать евреев», и освободить Манасевича-Мануйлова. И почти все делалось, как он хотел, а Государыня жалела, что Император не может приехать в Петербург «хотя бы только на два дня, только чтоб получить благословение нашего Друга! Это придало бы тебе сил. Я знаю, что ты храбр, терпелив, но все же ты человек, и Его прикосновение к твоей груди очень бы утишило твои горести и даровало бы тебе новую мудрость и энергию свыше. Это не пустые слова, но глубочайшее мое убеждение».