Григорий Распутин

«…надо спешить, а то ничего не останется. Россия разломится… Скреп нет…» – еще в 1909 году написал как предчувствие Пришвин.

Семь лет спустя все исполнилось.

Всю свою последнюю осень Распутин продолжал «падать».

«В это же время около Распутина, как при начале его карьеры, появляется окружение из духовных лиц. Но если десять лет тому назад то были хорошие, хотя и не совсем душевно здоровые люди, то теперь к нему приблизились люди духовного звания сомнительной нравственности. Сошелся с ним тогда приехавший с Кавказа некий епископ М. Театрально служивший, он позировал на отца Иоанна Кронштадтского. Про него говорили много нехорошего, но, насколько то было верно, судить не берусь. Но совсем тесно сдружился тогда с Распутиным бывший епископ Вятский Исидор. За неподобающее сану поведение он был лишен кафедры. То был опустившийся, спившийся человек. Он пил с Распутиным. Оба эти духовных лица часто бывали у Распутина. Для придания себе соответствующей благочестию рамки Распутин ввел их в домик Вырубовой. Анна Александровна, переставшая к этому времени вообще разбираться, с кем она знакомилась по делам и кому протежировала, представила новых духовных друзей Императрице. Они сумели произвести хорошее впечатление и поднимали в глазах Царицы духовную ценность „Старца“. Архиепископ Варнава и митрополит Питирим как бы закрепляли, санкционировали окончательно эту ценность Распутина».

Справедливость требует признать, что отношения Распутина с Варнавою не были такими гладкими, как с Питиримом. По воспоминаниям Юлии Ден, Распутин с Варнавою был в ссоре (что могло быть еще одной причиной отсутствия Распутина на торжествах, связанных с канонизацией Иоанна Тобольского), да и Белецкий писал о том, что Распутин порою раздраженно отзывался о своем протеже и осенью 1915 года настаивал на том, чтобы он как можно скорее покинул Петроград. Но по большому счету Варнава был для него теперь мелочью. Реальную политику делали или, напротив, не делали другие люди.

Новым и последним в истории русской монархии обер-прокурором Синода был назначен Н. П. Раев, которого безо всяких скидок можно считать распутинской креатурой («…синодальное ведомство стало в тот период „карманной канцелярией“ сибирского „старца“ <…> кличка „распутинец“, навсегда пристав к нему, явилась тем непреодолимым барьером, который вставал на его пути при любой попытке осуществить какое-либо серьезное начинание», – пишет С. Л. Фирсов), а министром внутренних дел – А. Д. Протопопов. На назначение последнего повлиял не один Распутин, но эта фигура царского друга вполне устраивала. Ожидать от Протопопова такого подвоха, который устроил Хвостов, не приходилось.

«Протопопов стал видеться с Распутиным, льстил „Старцу“ и разыгрывал человека, уверовавшего в его святость. Тактика была совсем иная, чем у Алексея Хвостова. Хвостов шел от кабака, попойки и разврата, вместе с „Гришкой“, Протопопов же – от мистики, от благочестия, от веры в угодность Богу „Григория Ефимовича“. Пусть это было шарлатанство, но оно было более по душе, более понятно для высоких покровителей Царского Села», – оценивает положение дел С. Фирсов.

Бадмаев уверял Распутина, что Протопопов полюбил его. Он сам льстил Распутину и играл на его благочестии. Лесть нравилась Распутину. Распутин угадывал в Протопопове несерьезного человека, но он чувствовал, что этот мягкий человек не предаст его, «не убьет», как тот «толстяк, разбойник». Вырубову уверяли, что Протопопов сумеет обеспечить Распутину и личную безопасность и оградить его от нападок Гос. Думы. Ведь он там свой человек. Все это Вырубова передавала Царице и Царица решила, что Протопопов подходящий человек. А когда Распутин стал стараться за него, как бы благословил выбор именно его, Царица решительно стала на сторону Протопопова. И, как раньше настойчиво хлопотала она за Хвостова, так же настойчиво начала она советовать Государю назначить именно Протопопова. Государь, которому Протопопов понравился при свидании, которого советовал ему и Родзянко, но для министерства Торговли и Промышленности, остановил свой выбор на Протопопове.

Петербург волновался, все ждали указа».

Указ вышел, и история жизни Распутина вместе с историей русской монархии оказались на финишной прямой. Назначение Протопопова министром внутренних дел принято считать одной из последних ошибок последнего Императора. «Могильщиком царского режима» называл его в своих мемуарах Милюков (состоявший, впрочем, в той же похоронной команде), и своя доля правды тут есть. В один из самых ответственных моментов русской истории, когда на посту министра внутренних дел требовался решительный и жесткий политик, это место занял человек с совсем иными качествами, едва ли не самым главным из которых оказалась снова, как и год назад, когда назначали Хвостова, лояльность к Григорию Распутину.

«7 сентября 1916 г. Мой ненаглядный… Шт<юрмер> хочет предложить на пост министра внутренних дел князя Оболенского из Курска-Харькова (перед тем он был в старой ставке при Николаше!!)… но Гр. убедительно просит назначить на этот пост Протопопова. Он в дружбе с нашим Другом уже по крайней мере четыре года и очень много говорит за него. Ты знаешь его, и он произвел на тебя хорошее впечатление, – он член Думы (не левый), а потому будет знать, как себя с ними держать… Уже, по крайней мере, 4 года, как он знает и любит нашего Друга. И любит Его – это многое говорит в пользу этого человека… Я не знаю его, но верю в мудрость и руководство нашего Друга».

Эта рекомендация Государя насторожила: «Сердечно благодарю тебя за твое дорогое длинное письмо, в котором ты мне передаешь поручения от нашего Друга. Мне кажется, что этот Протопопов – хороший человек, но у него много дел с заводами и т. п. Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли вместо Шаховского. Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня врасплох. Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, – поэтому нужно быть осторожным, – особенно при назначении на высокие должности <…> Это нужно все тщательно обдумать! От всех этих перемен голова идет кругом. По-моему, они происходят слишком часто. Во всяком случае, это не очень хорошо для внутреннего состояния страны, потому что каждый новый человек вносит также перемены в администрацию. Мне очень жаль, что мое письмо стало таким скучным».

«В это время с царской властью явно что-то творилось: какая-то мистическая рука на ней тяготела и вызывала, ее судороги. Эта ежемесячная смена министров, недопустимая и в мирное время, была температурой чахоточного больного… после Хвостова… докатились до Протопопова. Это была настоящая мерзость, мерзость эта была на месте святом, пятнала царскую мантию», – по обыкновению нескучно писал С. Булгаков.

Эта «температура» отражалась в письмах Императрицы.

«Да благословит Господь выбор тобою Протопопова! Наш Друг говорит, что ты этим избранием совершил акт величайшей мудрости».

«…будет очень хорошо, если ты поговоришь с ним о нашем Друге и скажешь ему, что он должен слушать Его и доверять Его советам – пусть он почувствует, что ты не избегаешь Его имени <…> Вели ему слушаться советов нашего Друга, это принесет ему счастье, поможет ему в его трудах и в твоих, – пожалуйста, скажи это, пусть он видит, что ты Ему доверяешь; он знает Его уже несколько лет».

«Скажи Прот<опопову>, что ты рад, что он видается и беседует с Гр. и что ты надеешься, что он и впредь будет делать это».

«Они, т. е. Пр<отопопов> и Шт<юрмер> преклоняются перед Его мудростью».

Дума приняла Протопопова в штыки. «Он был жалок, но мы его не пожалели. Он потом жаловался, что его „били, заплевали, бичевали, затюкали“, – и этим объяснял даже свой окончательный переход к правым. Я принял в этом большую долю участия», – вспоминал Милюков.

«А. Д. (Протопопов. – А. В.), добравшийся до поста мин. в. д. сделал это при помощи Гр. Распутина, Курлова, Бадмаева, Бордукова, Вырубовой и т. д. … Младенец, похищенный чертями. И в их власти. Сам по себе добрый и чистый А. Д. в руках этих чертей», – записал в дневнике брат нового министра С. Д. Протопопов.