В подполье можно встретить только крыс

Когда я зашел в депутатскую комнату, там царил дух КГБ. Посредине огромного зала стоял генерал - начальник отдела контрразведки "СМЕРШ". По периметру комнаты у стен стояли небольшие столики, за которыми восседали следователи контрразведки и прокуратуры вперемежку. Было их, сидящих, четверо. И еще около десятка стояли группами у стен зала.

- Петр Григорьевич! - провозгласил начальник контрразведки, - к сожалению, мне приходится, по долгу службы, выполнить неприятную обязанность. Вот телеграмма Комитета Государственной Безопасности. Прочтите ее. Я прочел: "Имеются данные, что генерал-майор Григоренко везет с собой антисоветские материалы. Обыскать генерала Григоренко П.Г. и, если таковые будут найдены, изъять их и направить в Москву". Я расписался в том, что ознакомлен с этой телеграммой, и начался обыск. Изъяли только пишущюю машинку на том основании, что "имеются данные о том, что на ней были напечатаны антисоветские материалы". Ничего другого криминального у меня не нашли. Но одновременно, как потом я узнал, шел обыск в нашей московской квартире. И там нашли все-все листовки, которые не были распространены. После обыска начальник окружной контрразведки - сплошная любезность - заявил, что как ему не неприятно, он должен выполнить еще одну обязанность. И он дал мне прочесть вторую телеграмму: "Задержать генерал-майора Григоренко и обратным рейсом направить в Москву". И новая "любезность". "Как задержанного, я имею право направить Вас в КПЗ (камеру предварительного заключения), но я не делаю этого, а устраиваю Вам ночлег в одной из служебных комнат нашего отдела; обед для Вас заказал в нашей столовой".

Вкусно и с аппетитом я пообедал, хотя время было ближе к ужину, чем к обеду. Потом меня повезли спать. Мне показали койку: "Можете ложиться, хоть сейчас. Но только, извините, вот этот капитан будет всю ночь дежурить у Вас в комнате. И свет будет гореть всю ночь. Таков порядок и здесь я ничего не могу изменить".

Решил ложиться сразу. Но когда сел на кровать, меня впервые охватил страх. Я испугался, что после пережитого не усну, и "эти сволочи подумают, что я не сплю оттого, что напуган арестом", хотя никакого испуга не было. Когда объявили телеграмму об обыске, я знал, что это арест и был готов ко всему. Душа моя как будто бы застыла. Ничего не переживала, смотрела на все происходящее, как бы со стороны. Один раз она только очнулась: "А как же с подарком от сына и невестки родителям последней?" Я обратился к начальнику контрразведки, и он, посетовав на то, что ему приходится нарушать закон (вещи задержанного должны оставаться при нем), согласился в конце концов отправить подарок по адресу.

Опасения мои в отношении сна оказались напрасными. Привычка спать в любых условиях меня не подвела. Только голова коснулась подушки, я уснул. И имел возможность утром следующего дня, когда меня будили для поездки на аэродром, пошутить над дежурившим капитаном: "Я Вас не сильно донимал своим храпом?". В тон он мне ответил: "Да, храп у Вас, действительно, богатырский".

В самолет я был доставлен ранее начала посадки. Встретили меня те же московские молодцы, во главе с "корреспондентом". "Ба, знакомые все лица!" воскликнул я, увидя их. В четырехместном отсеке сидели в том же расположении, что и при полете в Хабаровск. Зачем нужна была эта прогулка из Москвы в Хабаровск и обратно, я думаю, никто ответить не сможет. Летим тихо. Балагуры, как по команде, умолкли. У меня тоже нет желания шутить. Один только раз, при встрече, не смог удержаться, когда увидел "корреспондента". Он был в великолепном гражданском костюме, чисто выбрит и прическу сменил.

- Куда же Вы девали такой прекрасный северный костюм? - спросил я его.

Он удивленно взглянул на меня и не менее удивленно молвил:

- Какой костюм? Вы что-то путаете...

- Ничего я не путаю, гражданин "корреспондент". Я просто сожалею, что такой замечательный работник пера не доехал к месту назначения, ввиду чего Камчатка и Магадан не будут должным образом представлены в центральной печати.

В ответ он снова удивленно пожал плечами и сказал:

- Не понимаю.

Для чего-то ему надо было не сознаваться. Видимо, проходили одновременно тренировку в изменении личности. У остальных "молодцов" личности тоже были изменены, но менее радикально, чем у "корреспондента".

Девятичасовой полет ничем особенным не был отмечен. Ровно гудели моторы. Я большую часть полета спал. О будущем думать не хотелось. Прошлое не шло на ум. Но вот и Внуково. Меня выводят после того, как сошли все пассажиры. Осматриваюсь. Насколько глаз охватывает ни единой живой души. Четыре "Волги" поставлены так, чтобы даже издали не было видно, что происходит между трапом и автомашинами. Меня быстренько "упаковывают" в одну из "Волг". Впереди двое водитель и "корреспондент". На заднем сидении - трое: в середине я, по бокам двое "молодцов", готовых в любой момент навалиться на среднего - скрутить его или пристрелить. Я рассчитывал, что при высадке из самолета увижу какое-либо знакомое лицо и крикну, чтобы передали семье о моем аресте. Решил, что крикну даже когда знакомых лиц не будет. В этом случае сообщу свой адрес. Но, видимо, кто-то когда-то пытался подать о себе весть таким образом и "слуги народа" позаботились о том, чтобы обезопасить свой народ от вредных для его слуха звуков. При пересадке из самолета в авто крикнуть оказалось невозможно. Из машины нечего и думать. И я поехал уже без надежды на передачу семье сведений о себе.

Мчимся по шоссе, затем по Москве - без каких бы то ни было задержек. Как будто светофоров в Москве вообще нет. Слежу за дорогой. Жадно смотрю вперед, взглядываю в обе стороны. Все время одна, повторяющаяся мысль: "Смотри, Петр Григорьевич, запечатлевай. Ведь это наверно последнее твое путешествие по Москве". Вот и площадь Дзержинского. Знаменитое серое здание страшной Лубянки. Заезжаем к нему в тыл и упираемся в плотные высокие и широкие железные ворота. Короткий, видимо условный сигнал и ворота открываются. Въезжаем. Следуем через несколько небольших внутренних дворов и наконец: "Выходите!" По лестницам, переходами и лифтом попадаем, наконец, в главное здание. Вводят в одну из следственных комнат. Оборудование: небольшой письменный стол у окна и табуретка посреди комнаты. Стул для следователя очевидно убран.