Через годы, через расстояния

Отплакавшись, вытерли досуха глаза. Бледность проступила на лицах.

– Вы, наверное, голодны, девчата?

Молчат.

– Да, что же я за болван такой? Можно ли спрашивать? - Я покликал к себе ширяевских ребятишек. - Ребята, у вас дома не найдется что-нибудь поесть?

– Тильки молоко. Корову от хвашистив сховалы.

– Это уже немало! - воскликнул Юрка. - Ну а в твоей хате? - повернулся он к другому.

– Тильки мамалыги трохи.

– Пойдет и мамалыга! От нее уже Румынией пахнет!.. ну а у тебя? повернулся Юрка к третьему, самому юному их них.

– Ничего нема, - грустно обронил малец.

– А ты вспомни-ка, вспомни, хлопец.... Может, что-то найдется.

– Мабудь, яиц с пяток.

– Так это ж целая яичница! - восторженно взревел Юрка.

После того как ширяевские запасы были выяснены, я попросил:

– Вот что, ребята, связистки наши давно ничего не ели. Ведите их к себе и покормите. Им ведь еще далеко идти. До самой аж Румынии. Ну как, покормите?

– Покормим! - ответил за всех старший.

Вера быстро сориентировалась, взяла под руку паренька, у которого дома было молоко. Рита быстренько подошла к мальчишке, в доме которого ждал их пяток яиц, ну а молчаливая и угрюмоватая Галя пошла в самую отдаленную хату вслед за мальчиком, чтобы угоститься мамалыгой. Мы распрощались с ними при входе в село и, не задерживаясь в Ширяеве, отправились дальше, на юго-запад, к Днестру.

До самого конца войны, да и первые месяцы после войны, нигде эти военные люди больше не встречались....

А потом случилось вот что.

Я работал уже в армейской газете "За Родину". Редакция ее располагалась в курортном городке Венгрии - Балатон-Фюрете. Однажды начальник издательства гвардии капитан Колыхалов привез из-за Балатона, от станции, с которой отправлялись первые партии демобилизованных, трех девушек, уже успевших сменить военную форму на гражданские платья. Перед тем как отправиться на Родину, каждая из них вспомнила, что ехать ей, собственно, не к кому: у одной отец с матерью померли, у другой - погибли в оккупации, у третьей осталась одна сестра, и та живет где-то далеко в Сибири. Колыхалов быстро оценил ситуацию и принялся уговаривать девчат, чтобы они остались на год-другой в армии в качестве вольнонаемных. Научим, мол, вас, будете в редакции наборщицами, а Галя-связистка будет принимать сводки Совинформбюро (они продолжали выходить). Подзаработаете, мол, деньжат, приоденетесь как следует, и тогда уж можно и домой. Подмигнув, пообещал и женишков подыскать: в редакции-де немало холостяков....

Сразу замечу, что ни я Галю, ни Галя меня поначалу не узнала. Что значит - поначалу? Встреча на ширяевской горе была так коротка, к тому же девушка держалась почему-то дальше от нас с Юркой, так что я и не смог запомнить ее. А вот тут, в редакции, я почувствовал, что все чаще и все тревожнее стал поглядывать на эту молчаливую, гордую девушку. И прошло немало времени, прежде чем мы потянулись друг к другу. И настал момент, когда я, отправляясь в очередную командировку в полки, сказал ей:

– Вот что, Галя. Я уезжаю на неделю. А ты забирай свой чемоданчик и перебирайся в мою комнату, ясно?

Она вспыхнула и ничего не сказала.

Через неделю я вернулся и не узнал своей холостяцкой комнаты. Прямо перед входом на противоположной стене распростерла крылья какая-то огромная птица с хищным клювом и обнаженными когтями, ниже - зеркало, окаймленное нарядным полотенцем, а чуть сбоку столик с белоснежной скатертью. И кровать совершенно преображенная, с куполом пестрых разнокалиберных подушек: откуда только она взяла их?!

Кончилась моя холостяцкая жизнь.

Прошло три года. Мы живем в Вене, работаем уже в газете Центральной группы войск "За честь Родины". Рожденной уже тут дочери Наташе исполнилось два года. В какой-то тихий час захотелось вспомнить фронтовые пути-дороги. Чаще всего, как это и бывает, звучало слово: "А помнишь?" Оно будет звучать, тревожа сердце и будоража память, до тех пор, покуда не покинет это мир последний ветеран. "А помнишь?" - спрашивали мы друг друга с женой. Она вдруг попросила:

– Расскажи, что тебе запомнилось больше всего из фронтовых встреч, или про какой-нибудь эпизод....

И надо же было случиться такому! Почему-то из всего виденного и пережитого на войне мне вдруг вспомнилась гора перед Ширяевом, три девушки-связистки, похоронная команда из двенадцати-четырнадцатилетних мальчишек. Я начал было рассказывать, как вдруг увидел, что моя жена вспыхнула, покраснела так, что из глаз брызнули слезы. И только тут, в эту минуту, в этот миг мы узнали друг друга: "Так это же был он, синеглазый, в полушубке белом!" - подумала она. "Так это же та Галя, которая сидела в сторонке и не подходила к нам!" - подумал я с заколотившимся сердцем.

Потом спросил:

– Почему же ты сейчас так покраснела?

– А я подумала: хороша же я была в том заляпанном грязью ватнике....

– Ты была в нем красавицей. Лучшего наряда на свете и не сыскать. Лучшей одежды то есть! - сказал я совершенно искренне.

Тогда, кажется, она впервые рассказала о том, как ушла на фронт защищать свой город Сталинград.

Теперь ее уже нет. А когда была живой, ее подруга, очень талантливая поэтесса Людмила Шикина, посвятила ей стихотворение:

До ухода на фронт была Галя и сестрой милосердия, десятиклассница, хрупкая и тонкая, носила раненых в своей школе, ставшей госпиталем. Много лет спустя по просьбе внучки она часто вынимала свою красноармейскую книжку, где был отмечен весь ее боевой путь: это был самый дорогой для нее документ. Давайте и мы бережно потрогаем его своими руками. А случится вам, дорогой читатель, побывать на Кунцевском кладбище Москвы, то там можно увидеть беломраморную женщину, возлежащую на гранитном постаменте. Это она, Галя, Галина Андреевна Алексеева (в девичестве Анисимова), защитница Сталинграда, прошедшая с боями где-то рядом со мною от Сталинграда до Праги, то есть от Волги до Влтавы, и нашедшая свое вечное упокоение здесь, в Москве.

28.I.2003 г.

Переделкино