Шаляпин

Эдуард Францевич Направник, выходец из Чехии, много лет возглавлявший музыкальную часть Мариинского театра, человек замкнутый и скупой на похвалы, молча прослушал Шаляпина, который на публичном прослушивании спел арию Руслана, арию и речитатив Сусанина из четвертого акта «Жизни за царя». «Арию я пел, как поют все артисты, а речитатив — по-своему, как исполняю его и теперь, — вспоминал впоследствии Шаляпин. — Кажется, это вызвало у испытателей моих впечатление, лестное для меня. Помню, Фигнер (известный тенор Мариинского театра. — В. Д.) подошел ко мне, крепко пожал мою руку, и на глазах его были слезы. На другой день мне предложили подписать контракт, и я был зачислен в состав труппы императорских театров».

Жизнь Федора отныне становится более устойчивой, благополучной. Прошло всего полгода с той поры, когда он выпрашивал у Лентовского жалкие полтинники и щеголял в резиновых галошах, не имея лишнего рубля, чтобы починить изношенные сапоги. Теперь у него в руках официальный документ из плотной желтой бумаги: «Дирекция Императорских театров заключила сей контракт с Федором Ивановичем Шаляпиным в качестве певца баса русской оперы на три года, т. е. с 1 февраля 1895 г. по 1 сентября 1898 г. каждый сезон имеет начаться с 30 августа и окончиться 1-го мая, с обязанностью являться к репетициям с 20 августа…» и далее 14 параграфов, до мелочей регламентирующих существование певца на ближайшие три сезона. А в кармане — визитная карточка: «Артист Императорского Мариинского театра Федор Иванович Шаляпин».

Глава 9

СОЛИСТ ИМПЕРАТОРСКОЙ СЦЕНЫ

В 1890-х годах Мариинский театр обладал превосходными силами. У дирижерского пульта стояли талантливые и опытные капельмейстеры — Э. Ф. Направник, Э. А. Крушевский, Ф. М. Блуменфельд, постановку опер осуществлял эрудированный режиссер и педагог, в прошлом известный певец О. О. Палечек, с мнением которого считались композиторы A. П. Бородин, М. А. Балакирев, Н. А. Римский-Корсаков, П. И. Чайковский. Басовые партии исполняли прекрасные артисты — Ф. И. Стравинский, М. М. Корякин, А. Я. Чернов, B. С. Шаронов, Я. А. Фрей, К. Т. Серебряков, В. Я. Майборода, А. Д. Поляков, Н. Н. Климов. Совсем недавно покинул театр замечательный певец И. А. Мельников. Федор Шаляпин стал десятым в труппе солистом-басом, да к тому же самым молодым — ему едва исполнилось 22 года.

До сих пор Федор почитал за счастье выступать на эстрадах летних, «садовых» и частных театров. Теперь перед ним — одна из лучших сцен Европы.

Мариинский театр впечатлил молодого певца своей величественной роскошью. Недавно здесь закончены реставрационные работы по проекту архитектора В. А. Шретера. Но главное, о чем думал Федор, — как встретят его опытные певцы Медея и Николай Фигнеры, Е. И. Збруева, М. А. Славина, басы А. П. Антоновский, Ф. И. Стравинский, М. М. Корякин… С ними ему теперь выходить на сценические подмостки, с ними работать, у них учиться.

Вдохновленный Мамонтом Дальским, Федор готовился показать Мефистофеля, обогатив его выразительными драматическими красками, но на репетиции режиссер О. О. Палечек резко охладил реформаторский пыл певца:

— Что вы еще разводите какую-то игру? Делайте, как установлено. Были и поталантливее вас, а ничего не выдумывали. Все равно лучше не будет!..

Первое выступление Шаляпина состоялось 5 апреля 1895 года. На следующий день газета «Новое время» опубликовала сдержанный отзыв: «Шаляпин недурной Мефистофель в тех местах, в которых ему дана возможность блеснуть голосом, чересчур мягким для партии Мефистофеля, в фразировке характерных речитативов отсутствовала выразительность и едкость тона. Рондо о золотом тельце и серенаду он исполнял со вкусом и без лишних подчеркиваний».

Для второго дебюта Федору предложили спеть Руслана в опере М. И. Глинки «Руслан и Людмила». Главный режиссер театра, строгий и хмурый Геннадий Петрович Кондратьев, обращавшийся ко всем на «ты», поинтересовался у Федора:

— Руслана роль знаешь?

— Не знаю, — сознался Федор.

— Есть две недели сроку, если хочешь эту роль сыграть. Можешь в две недели одолеть?

По своему провинциальному опыту Федор знал: певцам нередко случалось спешно вводиться в спектакль и выучивать роль и в два дня, и в два часа. Сам он не раз спасал положение и получал благодарность антрепренера за дружескую выручку.

— В две недели? Еще бы! Как же нет? Конечно! — радостно откликнулся Федор.

Уже в ходе репетиций он понял: переоценил себя, а на спектакле мучился одной только мыслью — не наврать в партии, не спутать слова. «Я нарядился русским витязем, надел толщинку, наклеил русскую бороду и вышел на сцену. С первой же ноты я почувствовал, что пою плохо и очень похож на тех витязей, которые во дни святых танцуют кадриль и лансье в купеческих домах. Поняв это, я растерялся, и хотя усердно размахивал руками, делал страшные гримасы, это не помогло мне». Голос не звучал, движения, пластика, жесты казались вычурными, неорганичными.

Сам же Кондратьев, как видно из его записи, оценил ситуацию по-другому: «Шаляпин-Руслан очень удачен. Молод еще он, но решительно выходит из ряда вон по способностям самообладания и приятности звука. Верю в его будущность». «Способности самообладания» — это важное качество характера очень многое определяло в судьбе Шаляпина.

Однако рецензенты единодушны — роль не удалась, хотя и отметили вокальные способности певца. Федору дали новые репетиции, но, «поскользнувшись», ему так и не удалось найти себя в Руслане. Спустя полгода «Петербургская газета» с досадой отмечала: «…неуверенность чувствуется во всем, даже в ритме… Так выступать на образцовой сцене в образцовой партии национального героя — нельзя».

Через день, 19 апреля, Шаляпин выступил в третьем дебюте — в опере Ж. Бизе «Кармен» исполнил партию Цуниги, хорошо знакомую ему по тифлисским спектаклям, но в ансамбле с певцами Мариинки он снова выглядел не слишком удачно. «Слаб г. Шаляпин в роли лейтенанта, — писал рецензент „Нового времени“, — где он безусловно подражал отличному исполнителю г. Стравинскому».

Отзыв свидетельствует, однако, не только о неуспехе дебютанта, но и — что, пожалуй, самое существенное — о готовности учиться у мэтров. Примером для подражания молодой артист избрал выдающегося оперного мастера Федора Игнатьевича Стравинского, талантливого артиста, последователя замечательного русского певца О. А. Петрова. Стравинский исполнял партии драматического и комического плана, прекрасно владел пластикой, тончайшими оттенками сценического перевоплощения. Проработав в Мариинском театре почти 40 лет, он создал на его сцене мощные сценические характеры басового репертуара.

Среди певцов Мариинского театра Федор Игнатьевич Стравинский (1843–1902, отец композитора Игоря Стравинского) выделялся высокой и разносторонней культурой. Артист собрал большую библиотеку, ее украшали книги по истории и философии. Свои партии Федор Игнатьевич тщательно готовил, изучал эпоху, время, этнографию. «Книги помогают мне уяснить изображаемую мной личность, если она принадлежит истории; если же она лирическая, то изучение мое направляется в сторону обстановки и среды. И лишь тогда, когда в моем воображении окончательно встает образ героя, я приступаю к изучению вокальной стороны партитуры…» — говорил певец.

Блестящий исполнитель характерных ролей, Стравинский уделял много внимания пластике и гриму. Сам делал эскизы, наброски гримов, помогавших в создании сценического образа. Внучка певца Ксения Юрьевна вспоминала восторженные рассказы Шаляпина — он показывал Стравинского в ролях Фарлафа, Олоферна, Скулы и восхищенно восклицал: «Какой это был изумительный актер!» Особенности творческой индивидуальности Стравинского — интерес к пластической «живописной» образности, поиски острой характерности — станут определяющими и в работах Шаляпина. Наброски шаляпинских гримов (талант рисовальщика откроется у Федора позднее) напомнят эскизы гримов Стравинского. В 1901 году Шаляпин поздравляет Стравинского с юбилеем словами: «Слава могучему российскому таланту, победившему силы рутины и застоя». А спустя год в некрологе Ф. И. Стравинскому современник напишет: «Обладая прекрасным могучим голосом (бас), драматическим талантом, редким у оперных певцов, поразительной способностью гримироваться и интеллигентностью, он по какому-то недоразумению не сделался „Шаляпиным“ — до Шаляпина».