Воспоминания

Трудно было бы скрыть его отъезд.

Я наблюдаю недолгие мамины сборы, и сердце у меня сжимается.

— Ты скоро вернешься? — не выдерживаю я.

— Скоро, — мама отворачивается. Она целует Надю, укладывает ее спать.

Потом обнимает меня.

— Смотри за маленькими, — шепчет она. Ее голос прерывается. — Ты ведь уже большая! Не шалите, не бегайте на улицу.

Дверь за мамой захлопывается. Ее никто не провожает. Мы с Павлушей идем в нашу каморку.

— А мама повезла с собой прокламации, — говорит он. — Их в Туле будут читать.

— Спи, уже поздно, — говорю я: так бы сказала мама…

И в каморке все засыпают. Сколько проходит времени?

Что это?

Я просыпаюсь.

Утро? Но через оконце вверху я вижу зажженный свет. В комнате слышны громкие голоса, окрики.

— Нюра, ты не спишь? Что это? — толкает меня Павлуша.

Он сбрасывает одеяло. Мы опять у нашего оконца. Как много чужих людей…

— Городовые! А вон жандарм. Обыск! Смотри, смотри!

Павлуща придвигается ко мне совсем близко. Я смотрю вниз, туда, куда и он. В дверях стоит человек, в поднятой руке у него револьвер. Двое людей в комнате держат отца. Он раздет. На пол свалены открытые чемоданы, их выворачивают городовые. Страх за отца и ненависть к этим людям сгибают меня. Я падаю на кровать. Павлуша поворачивает ко мне бледное лицо.

— Что они делают с папой? Нюра, я побегу к нему. Павлуша опускается на кровать рядом со мной.

— Не надо, не надо!

Что бы сейчас сделала мама? Я наклоняюсь над маленькими. Надя и Федя спокойно и мирно посапывают во сне.

Тише, тише, дети спят, — повторяю я.

Голоса в комнате делаются громче. Я слышу отца. Павлуша опять застыл у стекла.

— Нашли, — вдруг говорит он. — Нюра, — он соскакивает ко мне, — они нашли прокламации в маминой жакетке.

— Нашли?

Я хочу опять взгромоздиться на стол, но голос отца слышен у самых дверей.

Я натягиваю одеяло и лежу тихо, тихо. Замолчал и Павлуша.

— Вы не можете заставить меня бросить детей на произвол судьбы, говорит отец. — Кто-нибудь должен позаботиться о них.

А ну, уведи его! — окрик падает на нас, как камень.

Неужели уведут?!

Мы с Павлушей беремся за руки. Голоса за дверьми делаются громче.

— Не пойду! — Неужели это голос отца? — Не брошу детей одних!

— Пусти его.

Дверь к нам распахивается. Отец входит, за ним стоят люди. В каморке так тесно, что им не пробраться ближе.

— Папа! — вскрикивает Надя.

Шум разбудил обоих маленьких. Федя тоже сползает с кровати.

— Папа, — Надя сейчас заплачет, но отец берет ее на руки и, наклоняясь, шепчет мне:

— Скажешь Соне, чтобы сейчас же дала телеграмму матери, слышишь, сейчас же.

— Ну, ну, поскорей там! — кричат из комнаты, и отец громко говорит:

— Нюра, одевайся и беги к тете Соне. Пусть заберет вас, а я должен уйти.

Я одеваюсь. Скорей, скорей! Я выскакиваю за дверь и опрометью спускаюсь с лестницы. Соня Липинская живет в этом же доме, в подъезде за углом. Но разве за мной не гонятся? Сейчас меня схватят. Добегу ли я? Вот и Сонин подъезд. Я дергаю звонок и падаю на руки, которые меня подхватывают. Мне не приходится много говорить. Соня как будто знает все. Она переспрашивает:

— Прокламации нашли только в маминой жакетке? Сколько?

— Две, — отвечаю я. — Все другие мама днем спрятала в кладовой на лестнице.

— Хорошо, — говорит Соня. — Пойдем сейчас же обратно, я провожу тебя.

— А телеграмму? Папа велел скорей.

— Все сделаю. Но ты знаешь — надо молчать.

— Знаю.

Неужели Соня думает, что я ничего не понимаю! Я тороплю ее: а вдруг папу уже увели…

Я поднимаюсь одна по лестнице и звоню. Человек с револьвером открывает дверь и подозрительно смотрит на меня. Я пробегаю мимо и останавливаюсь перед отцом. Надя все еще у него на руках. Павлуша держит Федю.

— Соня придет за нами, — говорю я, — я ей сказала.

«Все, все, и про телеграмму сказала», — это я только думаю, но отец должен это услышать, ведь я смотрю на него так пристально. Конечно, он услышал. Он отдает мне Надю и говорит:

— Пойдемте.

С папой уходят не все. Трое охранников остаются в квартире. Это засада.

Утром Павлуша выходит на кухню за хлебом и молоком. Я прислушиваюсь.

С ним разговаривают, о чем-то спрашивают.

— Книжечки и листики отец ведь прятал? Покажи, куда.

— У нас книг больше нет, только вот эти. — Павлуша, наверное, показывает на стол, куда вчера при обыске свалили книги из шкапа.

— А ты сестру спроси, она знает. Входит Павлуша и с ним один из наших стражей. Брат смотрит на меня, говорит:

— Вот увидите, она скажет то же самое.

— Куда отец прятал книги и бумаги, скажи, — за это к матери вас отведу.

— У нас книг нету, только в шкапу, папа ничего не прятал.

Ночью, когда мы опять одни засыпаем в нашей каморке, Павлуша говорит мне:

— А знаешь, они спрашивали про машинку, на которой печатают прокламации.

Они думают, она у нас.

— Ну, а что ты им сказал?

Павлуша смотрит на дверь и грозит кулаком.

На другой день утром в квартиру звонят.

— Кто это? Ведь каждого, кто зайдет, схватят, — говорит Павлуша.

Звонил Сергей Чукаев. Он принес прокламации.

— Я ошибся этажом, — говорит он, — пустите меня. Но его заставляют раздеться.

Под пиджаком он обложен листовками. Городовые бьют его. Потом его уводят.

— Как ты думаешь, маму они не схватят? — спрашивает Павлуша.

— Нет, тетя Соня дала ей телеграмму, она не придет сюда.

Да, мама к нам не пришла. Она получила в Туле телеграмму с условленным паролем и все поняла. Патронов с собой не взяла. Мама не зря подозревала слежку. Когда она садилась в Туле на поезд, чтобы ехать в Москву, то удивилась, увидев тех же попутчиков, которые ехали с нею из Москвы. «Попутчики» и задержали ее на московском вокзале.

Соня Липинская взяла нас к себе. О мамином аресте она уже знала. Надо было заняться нами. К Соне пришли ее знакомые — Ржевские, они предложили приютить Надю. Соня советовалась со мной, как со взрослой:

— Может быть, будет лучше, если Надя поживет у Ржевских, они любят детей.

Я только кивнула головой: я знала, как сейчас приходится туго Соне, когда семья ее увеличилась на столько ртов.