Воспоминания

Теперь мы ждем писем из Баку. И однажды мы бежим на пустырь с новостью: мы уезжаем. К отцу, в Баку. Идут разговоры о море, о нефти. И нам завидуют.

Мы настоящие герои-путешественники.

…Недолго в этот приезд прожили мы у Каспийского моря. Была весна.

Груженные нефтью пароходы отходили от пристани, мы смотрели, как, неуклюже поворачиваясь, они плыли, вспенивая залитые мазутом волны. Потом мы бежали в губернаторский сад — на единственный зеленый кусочек бакинской земли.

Между асфальтированных дорожек поднимались чахлые, покрытые пылью деревья.

Мы прыгали в начерченных мелом квадратах. Вечером к приходу отца мы неслись домой. С отцом придут товарищи — наши любимцы Алеша, Василий Андреевич.

Они расскажут, прочтут что-нибудь. Домой, скорей домой!

— Папа дома? — спрашиваем, влетая в комнату. Но почему в комнатах пусто?

И матери тоже нет. Нас встречает соседка.

— Мама скоро вернется, — говорит она.

— А где отец?

Она молчит. И мы с недобрым, уже знакомым, предчувствием остаемся одни в пустой квартире.

Отца задержали, чтобы объявить: по приказу наместника он высылается за пределы Кавказа.

С морем надо было распрощаться. Отец уехал в Тулу: там товарищи. Наша дорога опять в Тифлис. Домик бабушки в Дидубе всегда рад внукам. Шумно встречает пустырь вернувшихся к нему путешественников.

Не удалось отцу устроиться в Туле на работу. Он едет дальше, в Москву.

Многие из бакинской организации сейчас там. Отец разыскал Леонида Борисовича Красина, который предложил отцу поехать в Серпухов на фабрику Коншина.

— Там безопасней, — говорит Красин.

В Дидубе приходит письмо из Серпухова. «Устроился здесь на фабрике, пишет отец. — Обещают квартиру. Скоро сможете приехать».

Опять путешествие!

— Там мы еще не были, — мечтательно говорит Павлуша.

В мальчишеской жажде приключений, он приходил в восторг от каждого нашего переезда. Неустройство и суматоха отъездов и приездов таили в себе заманчивую прелесть необычного. В дороге Павлуша был маминой опорой. Он пересчитывал вещи, успокаивал нас, когда мама в отчаянии бросалась разыскивать завалившийся куда-то мешок, бегал за кипятком и деловито объявлял, что наш паровоз, может быть, даже обгонит скорый поезд.

У Серпухова, оказывается, совсем невеселый вид. Грязь на улицах такая, что в ней вязнут ноги. Улица так и называется «Грязная». На углу ее, в одноэтажном деревянном домике, наша комната. Отец привозит нас туда, и мама осматривается. Только одна комната! Какие низкие потолки, узкие оконца!

— Зато чисто и отдельная кухня! — утешает отец.

— А где же квартира? Казенная квартира, о которой ты писал? спрашивает мать.

И отец рассказывает. Радость встречи с нами не может унять его негодования.

Если бы мать увидела эти «квартиры», которые хозяева предоставляют рабочим!

Это не комнаты, а вонючие, грязные конуры, каморки, Клопы, паутина. Перегородки не доходят даже до потолка, а ведь в каждой комнате живет по семейству.

Отец отказался от милостиво предоставленной ему клетушки.

На работе машинист-подручный поздравил его с новой квартирой.

— Счастливчик ты, — сказал он.

Это не было насмешкой. Для тех, кто валялся на грязных нарах общих казарм, и каморки казались раем. Тогда отец не выдержал. Какое счастье! Он показал в окно на недавно отстроенные хозяином конюшни — настоящий дворец, где два раза в день работницы мыли полы и вытирали пыль со стен.

— А где заставляют жить рабочих?!

Мастер, которому передали слова отца, прибежал посмотреть, не пьян ли он, не сошел ли с ума. Но отец спокойно повторил все, что говорил машинисту.

— Так что же, вы от работы отказываетесь? — спросил мастер.

— Нет, работать я буду.

После этого случая отношение начальства к отцу сделалось настороженно-подозрительным.

— Сразу стал опасным, — усмехается отец.

Однажды в комнатке на Грязной появился гость — старый тифлисский знакомый Сила Тодрия. Вечером вместе с отцом он куда-то ушел. Павлуша таинственно молчал, как будто он что-то знал, но с нами, с «маленькими», не делился.

Тодрия по поручению организации подыскивал место для устройства подпольной типографии. Красин посоветовал попытаться организовать типографию в Серпухове.

Для типографии подыскали помещение, но впоследствии было решено организовать ее на одной из подмосковных железнодорожных станций.

Серпухов не надолго стал приютом для путешественников. Через полтора месяца, в осеннюю слякоть, мы всей семьей покинули Грязную улицу. Отцу пришлось уйти с фабрики. Мы уезжали в Москву. Шел октябрь 1904 года.