Льюис Кэрролл

Университетские правила в те годы мало отличались от правил, действовавших в публичных школах. Студентов будили в шесть часов утра, чтобы они успели на утреннюю молитву, такую же обязательную, как и вечерняя. Специально назначенный преподаватель из молодых отмечал у входа в собор присутствующих на богослужении. За провинности студентов так же, как в школе, заставляли переписывать сотни строк латинского текста. Правда, телесные наказания, по свидетельству Коллингвуда, были «уже не приняты». В просторном Холле за каждым столом обычно находились шесть человек, менять место было не принято. С Чарлзом сидели Филип Пьюзи, младший сын каноника, позже также посвятивший себя богословским исследованиям, Ч. Дж. Коули-Браун и Дж. Ч. Вуд-хаус, тоже сыновья священнослужителей, а еще, пишет Коллингвуд, некий студент, послуживший прототипом Безумного Шляпника в «Алисе в Стране чудес». Коллингвуд не называет его имени, ибо его уже не было в живых в 1898 году, когда писалась биография Кэрролла.

Обед подавали в пять часов, стол был сервирован более чем скромно: оловянная посуда, потертые серебряные приборы, подаренные в свое время выпускниками колледжа (old boys), никаких скатертей и салфеток. На обед подавали на блюде мясо, каждый отрезал себе кусок и передавал блюдо дальше. Закончившие трапезу вставали, не дожидаясь, пока поднимутся остальные. Сервировка и блюда «высокого» стола, за которым сидели аристократы (порой к ним присоединялся ректор или кто-то из каноников), были иными.

Вообще говоря, в Оксфорде, как и повсюду в те годы, социальные различия соблюдались весьма строго и не вызывали протеста. Английская поговорка «Всему свое место, и всё на своих местах» (А place for everything and everything in its place) здесь трактовалась в духе строгой общественной регламентации, характерной для Викторианской эпохи; каждому надлежало соблюдать эти правила.

В свой первый год в Оксфорде Чарлз подружился с таким же студентом-новичком Ричардом Колли; тот навещал его, когда он еще жил у мистера Лея. Вместе они часто отправлялись на долгие прогулки, которые Чарлз очень любил. Однажды они попытались попасть на заседание Оксфордского суда, но оказалось, что с наступлением лета слушания закончились. Чарлз повторил попытку, когда начался учебный год. Судебные разбирательства интересовали его, и он не раз посещал их. Возможно, знаменитая сцена суда в «Алисе в Стране чудес» возникла не без влияния этих посещений.

Чарлз прилежно занимался в колледже математикой, латынью и греческим, богословием и другими предметами, а в свободное время не менее прилежно знакомился с достопримечательностями Оксфорда — старинной архитектурой, библиотеками, музеями, лавками букинистов. Юноше, выросшему в скромном пасторском доме в отдаленном северном графстве, в Оксфорде было что посмотреть, и он с увлечением предавался этим занятиям на досуге. Когда начались каникулы, он стал наезжать и в Лондон — благо Оксфорд расположен недалеко от столицы и к тому времени между ними уже существовало железнодорожное сообщение.

Первого мая 1851 года в Лондоне открылась Всемирная промышленная выставка, получившая в Англии название «Великая». Эта была первая в истории промышленная выставка такого размаха; она была организована под руководством принца Альберта, супруга королевы Виктории, и стала знаменательным событием. Здание для выставки было спроектировано «гениальным Пакстоном», выигравшим конкурс, в котором принимали участие 245 архитекторов разных национальностей. Выставочный павильон был построен в Гайд-парке из стали и стекла и с легкой руки журналистов «Панча» получил название «Хрустальный дворец». Легкая конструкция огромного здания с округлой аркой была в четыре раза длиннее и в два раза шире собора Святого Павла. Она прекрасно вписалась в пейзаж, не требуя вырубки старых вязов, ставших частью интерьера. Экспонаты показывались в разных разделах: сырье, механизмы и другие изобретения, промышленные товары, предметы изобразительного искусства, в том числе скульптуры. В выставке были представлены 40 стран, число ее участников доходило до четырнадцати тысяч, половину из них составляли англичане. За пять с половиной месяцев выставку посетили шесть миллионов человек. Тысячи людей приезжали издалека. По указанию принца Альберта цены на билеты различались по дням недели, чтобы выставку могли посетить рабочие и простолюдины. Такое в Англии видели впервые. Выставка дала 187 тысяч фунтов прибыли. Эти деньги принц-консорт решил пустить на приобретение земельных участков напротив Хрустального дворца, где со временем были построены Музей Виктории и Альберта, Королевский Альберт-холл, здание Королевского географического общества, Музей естественной истории, Королевский музыкальный колледж, Императорский институт и Императорский научнотехнический колледж.

Конечно, Чарлз не мог оставаться равнодушным к чудесам Всемирной выставки; сразу же по окончании занятий он поспешил в Лондон. О впечатлениях от выставки он подробно рассказал своей сестре Элизабет в письме от 5 июля 1851 года. Оно, как многие из писем Чарлза, предназначалось для чтения всей семье; нередко сестры копировали его письма и посылали родственникам, чтобы и те были в курсе его дел. Скорее всего, это письмо подверглось той же участи.

Чарлз начинает письмо с признания: «Боюсь, что не сумею передать вам впечатление от всего того, что я видел, но постараюсь. […] Когда входишь на выставку, тебя охватывает смятение. Она похожа на какую-то волшебную страну. Куда ни кинешь взор, всюду колонны, увешанные шалями, коврами и пр., бесконечные аллеи со статуями, фонтанами, балдахинами, и т. д., и т. п.». Он описывает Хрустальный фонтан, возвышавшийся при входе, множество поставленных в ряд статуй и отдел искусства. Особое впечатление на него произвела скульптурная группа «Амазонка, сражающаяся с тигром» — копия бронзовой статуи А. К. Э. Кисса, воздвигнутой в 1839 году в Берлине: «Морда лошади великолепна, она столь верно выражает ужас и боль, что ты почти ожидаешь: вот-вот она заржет. Амазонка откинулась назад, чтобы ударить тигра копьем, лицо ее выражает бесстрашие и решимость». Пройдет 16 лет, и, посетив Берлин по дороге в Россию, Чарлз не без иронии отзовется о тамошних статуях, но сейчас он в восторге от выставки.

Он не может пройти мимо двух скульптурных групп, копий работ Жана Батиста Лешезна (Lechesne): пса, вставшего над плачущим ребенком, чтобы защитить его от напавшей змеи, и того же пса, одержавшего победу, «…змея лежит с одной стороны, а ее тщательно отделенная голова валяется с другой. Судя по всему, пес для уверенности полностью ее отгрыз. Ребенок склонился над псом и играет с ним, а тот улыбается, впрямь улыбается от радости», — слова выделены самим Чарлзом.

Он описывает и другие работы, а также отдел, посвященный Средневековью, австрийские комнаты и пр. Его внимание привлекают всевозможные механические устройства и заводные игрушки; подобные вещи интересовали его с детства, и с годами он не потерял к ним интерес. «Там немало весьма искусно сделанных механизмов. Во французском павильоне дерево, по которому, совсем как живые, скачут с чириканьем с ветки на ветку птички, — пишет он. — Птичка прыгнет с одной ветки на другую, повернется, склонит головку вбок и через несколько мгновений прыгнет назад». Впрочем, внимательно разглядев это чудо, Чарлз отмечает и некоторые промахи в его конструкции. Он завершает письмо словами: «Я должен идти в Королевскую академию и потому кончаю, ибо о выставке можно говорить без конца — тема эта неисчерпаема».

В Королевской академии художеств открывалась ежегодная выставка живописи. С юных лет Чарлза влекло искусство, он и сам был, как ясно теперь, незаурядным, хотя и непрофессиональным рисовальщиком. Одно время он даже подумывал стать художником. Вглядываясь в его рисунки в семейных журналах, замечаешь, что ему особенно удавались гротескные персонажи и сценки. В пору студенческой жизни в Оксфорде регулярное посещение выставок Королевской академии вошло у Чарлза в привычку, которой он останется верным все последующие годы.