Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк...

За парком была маленькая вилла, старинная собственность жены Рюдье, где семья поселила серьезно заболевшего Антуана Бурделя (там он и умер). После его кончины семья Рюдье продала виллу Люси Валор [64] в год ее брака с Морисом Утрилло.

Мы с Рюдье были хорошими друзьями, но, разумеется, не могли быть постоянно вместе. Я был удивлен, когда однажды встретил его рядом с моим бюро на Елисейских Полях. Обычно он предупреждал о приезде через своего секретаря или приходил без приглашения в полдень, чтобы выпить аперитив у своего друга Франси, который держал бар на углу авеню Монтень и улицы Байяр. (Его «Американский бар» потом был заменен бутиком «Диор».)

В ответ на мой вопрошающий взгляд Рюдье начал с того, что его племянник Жорж, которого я не знал, устроил в Монруж маленькую промышленную литейную мастерскую, специализировавшуюся на запасных частях для железной дороги. От Жоржа долго не было вестей. Оказалось, что его арестовала и увезла на улицу Соссэ [65] немецкая полиция. Мне ничего не оставалось, кроме как направиться по указанному адресу. Дорогу туда я хорошо узнал после истории с Диной Верни, моделью Майоля, о чем расскажу позже. Довольно приветливые, должен сказать, офицеры немецкой полиции объяснили мне, что Жорж Рюдье замешан в спекуляциях металлом. Никакой политики, следовательно. Уф-ф! Я боялся, что он участник Сопротивления или что-то в этом роде. Поскольку мои худшие предположения не подтвердились, у меня появился шанс вытащить его оттуда. Тем не менее я долго вел переговоры, прежде чем смог убедить полицейских, что не надо делать из мухи слона. Мне пришлось трудно, потому что металл являлся во время войны стратегически важным материалом, и, следовательно, обвинение было достаточно серьезным. Естественно, я не преминул заметить, что дядя арестованного — литейщик Арно Брекера и, таким образом, «большой друг Германии». В конце концов они согласились отпустить арестованного, но с условием, что он закроет мастерскую и магазин — в противном случае он мог снова заняться спекуляцией. Чтобы не создавать для Жоржа проблему, я предложил в ответ отдать предприятие под непосредственное руководство его дяди, человека надежного и «большого друга Рейха». Мое предложение было принято, и я покинул здание полиции с молодым Рюдье, бледным, но довольным.

Не имея автомобиля, ни личного, ни служебного, я ходил за покупками пешком или ездил в метро. За исключением тех случаев, когда ко мне приезжал Рюдье, что бывало довольно часто. Как Вламинк, он любил большие мощные автомобили. Три американских машины стояли в старинных конюшнях его дома в Везинет. Разумеется, он не мог ими пользоваться — достать столько бензина в то время было невозможно. Вынужденный искать другие транспортные средства, он запрягал красивую лошадь по кличке Рипп в маленький английский автомобиль. Его видели разъезжающим по улицам Парижа: он управлял двухместной машиной, которую тащила лошадь. Такое передвижение было весьма забавным, но слишком медленным. В результате он купил старый «Ситройен» с возможностью ездить на газе. Французам было запрещено использовать бензин, но поскольку его всегда можно было найти на черном рынке, а Рюдье не был стеснен в средствах, бак «Ситройена» никогда не пустовал. Бутылка с газом, хорошо заметная позади машины, служила только для того, чтобы избежать полицейского контроля. На случай, если бы он был остановлен, чего так и не случилось, Рюдье соорудил маленький кран, который перекрывал поступление бензина и переводил машину на газ.

Майоль во время своего пребывания в Париже в 1943 году (об этом я расскажу дальше) тоже не раз пользовался машиной Рюдье.

Добрая Люси

Мадам Утрилло заходила в мое бюро так часто, что я даже стал себя спрашивать, не питает ли она слабость ко мне. Мне было лишь тридцать лет, тогда как ей... Она упрекала меня за то, что я не навещаю их, ее и Утрилло, когда бываю у Рюдье в Везинет, хотя часто туда езжу.

Однажды в воскресенье я все же преодолел несколько метров, которые разделяли земли Рюдье и Утрилло, и увидел на входной двери обезоруживающую надпись: «Добрая Люси». Она встретила меня со всей любезностью, но заперла за собой дверь, выходя. Значит, подумал я, правда то, что про нее говорят: Морис Утрилло был буквально заперт у себя дома, постоянно находясь под бдительным наблюдением жены. Люси с гордостью продемонстрировала мне свой сад, в котором все деревья были подстрижены, давая место ухоженной лужайке, окруженной аркадой камней.

Был там также большой вольер, заполненный экзотическими птицами. Все выглядело довольно причудливо, включая дом, который претендовал на сходство со швейцарским шале. Во всю длину фасада, странно выбеленного известью, Люси построила террасу, украшенную с каждого угла огромным стеклянным шаром. Эти странные шары могли светиться разными цветами, в соответствии с настроением мадам: красным, желтым, синим. Люси очень гордилась своим изобретением. Внутри дома все было бело-золотое — ослепительное, мерцающее, монотонное. Даже фортепиано! К счастью, однообразие нарушали несколько картин на стене — известные улочки Монмартра, написанные Морисом.

Утрилло был счастлив меня видеть. Фактически запертый в доме, бедняга видел мало людей и имел право только на маленький стакан красного вина. Его мастерская находилась на втором этаже в конце узкой лестницы: маленькая комната с мольбертом посередине. Перед мольбертом — стул. В этой монашеской обстановке он создавал свои картины, которые нравились как французам, так и иностранцам.

Автограф Мориса Утрилло для Вернера Ланге в каталоге его произведений для выставки в галерее Петридé с 18.04.1942 по 10.05.1942 (Частная коллекция).

Он был в процессе работы над видом Сакре-Кёр в снегу. Рядом стояла готовая картина — тот же храм летом. Люси приколола в уголке листок, на котором написала: «Снег!» Это был приказ мужу создать зимний вариант. Критики часто обвиняли Утрилло, что он работал, смотря на почтовые открытки, и редко писал с натуры. Несправедливый упрек! Утрилло удавалось воссоздавать натуру, основываясь на почтовых открытках, тогда как у многих получались лишь открытки, хотя они и рисовали с натуры. Это был скромный гений и поистине трогательный человек.

За жилым домом находилась маленькая хижина, в действительности часовня, куда Утрилло долгое время ходил каждую пятницу предаваться размышлениям в день смерти Жанны д’Арк...

До своего замужества «добрая Люси» попытала удачу в литературе, даже в театре. Ее пьесы, написанные за нее другими, проваливались одна за другой. Это начинало ей дорого стоить, хотя у нее и были деньги. Ее брак с Утрилло стал чрезвычайным событием. Люси обсудила брачный контракт с Сюзанной Валадон, матерью художника. Бедняга Морис пытался избежать женитьбы буквально до последнего момента — он сопротивлялся даже в церкви во время брачной церемонии.

Выйдя замуж, Люси обрела две заботы: надо было заставить мужа работать и помешать ему пить. Оказавшись вдали от Монмартра, Утрилло был лишен доступа к бистро Везинет. Он должен был рисовать, рисовать и еще раз рисовать.

Люси взяла на себя все остальное: подписывала контракты с торговцами, занималась рекламой. До того дня, пока не открыла, что и у нее тоже дар. Она настойчиво просила меня посмотреть свои натюрморты и особенно портрет Мориса. Хороший портрет, но сразу было видно, что мэтр, мягко говоря, помог своей жене. Я узнал позже, что она обязывала продавца покупать свое полотно каждый раз, когда он брал картину Мориса. Добрая Люси была опасной женщиной!

Вечером, за столом, Рюдье рассказали мне забавную историю, случившуюся на предыдущей неделе.

Мадам Утрилло плакала у мясника Везинет, торгуясь с ним из-за куска говядины. Мясник не уступал. Это было время продуктовых талонов, достать хороший кусок мяса было нелегко. В отчаянии Люси предложила мяснику картину Утрилло. Естественно, он тут же отрезал ей отличный кусок говядины. На следующий день она принесла ему свою картину, подписанную «Фернанд Александрии».