Филип Дик: Я жив, это вы умерли

У Дика было странное впечатление, как будто он представлял себе не гипотетическое будущее, а другое прошлое. Чем больше он об этом размышлял, тем явственнее становились это прошлое и явившееся его результатом настоящее; они могли бы существовать, и в определенном смысле они существовали, при помощи мозга писателя. Но они могли при этом существовать в тысяче различных форм; выбор был огромен. Каждое мгновение миллионы событий случаются или нет; каждое мгновение переменные величины превращаются в заданные, гипотезы становятся реальностью, и именно таким образом каждое мгновение мир предстает в измененном виде. И что бы литератор ни написал, на своем скромном уровне он неизбежно выполняет подобную работу. Поскольку случиться может все, писатель сам должен принять решение о том, что данное событие произойдет скорее, нежели другое.

Филип Дик почувствовал, что настал момент обратиться за советом к «Ицзин», и ему выпала гексаграмма 60: Цзе, ограничение.

«Озеро, полное воды: изображение ограничения. Так же и благородный человек порождает число и меру и ищет то, что является добродетелью и правильным поведением».

Комментарий: «Озеро является ограниченным пространством; вода неисчерпаема. Озеро может вместить в себя только определенное количество бесконечной воды. Таково его свойство. Так же и человек обретает свое значение, только лишь установив пределы».

«Удивительно, — подумал Дик, — как Оракул всегда точен. Критики древнего трактата подчеркивают, что „Книга перемен“ дает исключительно благоразумные советы, достаточно общие, чтобы подойти в любой ситуации: терпение, умеренность, постоянство — и, в определенной степени, это правда. Да, обычно я и без Оракула, прекрасно понимаю, что роман требует определенных рамок, но поскольку он мне это сказал именно сейчас и поскольку я точно обозначил для себя проблему, я внезапно лучше понял необходимость этих рамок. И теперь вижу, что первым делом следует прочертить границы».

Итак, решил Дик, после сокрушительной победы в 1947 году стран «Оси», их руководители поделили мир. Европа, Африка и восток Америки вплоть до Скалистых гор отошли Рейху. Канцлер Борман, активно продолжая там политику своего предшественника, превратил ощутимый процент населения этих территорий в куски мыла, а Африканский континент в… неизвестно во что, и лучше об этом не думать. На Азию, Тихоокеанское побережье и запад Америки Япония надела более человечное ярмо. Никаких концентрационных лагерей, меньше полицейского террора. Американцы в совершенстве усвоили социальный кодекс завоевателей; как и японцы, они ничего теперь так не боялись, как нарушить этикет и потерять лицо. Они не принимали ни одного решения, предварительно не посоветовавшись с «Ицзин». Теперь калифорнийцы ежеминутно бросают монеты и, зачарованные, наблюдают за образованием гексаграмм, которые, хотя и создаются произвольно, уходят своими корнями в основу мироздания. Чередование сплошных и прерывистых черточек дает каждому ключ, помогающий понять истинное положение дел, ключ уникальный и вместе с тем универсальный, ведь предназначенное конкретному человеку место находится в соотношении с местом каждого живущего или жившего на планете в гармонии со всем миром.

Прежде чем художественно изобразить эту взаимозависимость, Филип Дик решил увеличить число главных действующих лиц, а также разнообразить точки зрения. Вначале это были просто имена: Фрэнк и Джулиана Фринк, Нобусуке Тагоми, Роберт Чилдэн, супруги Сакура… Но стоило спросить про них у «Ицзин», и призраки ожили. При том что эти персонажи вовсе не обязательно были знакомы друг с другом, между ними возникали связи. Например, господин Тагоми, высокопоставленный японский чиновник в Калифорнии, искал ценный подарок для гостя из Рейха. С этой целью он обратился к Роберту Чилдэну, коренному американцу, владельцу антикварного магазинчика: довоенные комиксы, изображения Микки Мауса, пластинки Глена Миллера, кольт времен Гражданской войны, — все те безделушки, от которых была без ума элита победителей и подлинность которых Чилдэн гарантировал. И напрасно: по большей части это были подделки, поставляемые подпольной мастерской, где работал Фрэнк Фринк. Уволенный в результате скандала, он решил попытать счастья в ювелирном магазине. Он был женат на некой Джулиане, которая в самом начале рассказа подавала посетителям гамбургеры в кафетерии в Колорадо. Дик еще не знал точно, что с ней дальше делать, но не волновался об этом. Джулиана нашла средство проложить себе дорогу с периферии в самое сердце книги, и Дик был уверен, что она станет идеальной героиней, а в ожидании этого ему достаточно было просто заставить ее шевелиться, ходить по улицам, принимать душ. «Ожидание на лугу, утверждала гексаграмма 5: вам выгодно, чтобы это состояние продлилось подольше. Никакого осуждения». Без лишнего жеманства писатель признавался самому себе, что он придумал Джулиану для того, чтобы в нее влюбиться.

Дик лихорадочно работал по девять-десять часов в день. Ему казалось, что книга уже где-то существует, и его работа заключается лишь в том, чтобы, следуя указаниям Оракула, вывести ее на свет божий. Когда кто-нибудь из персонажей получал гексаграмму, побуждающую к выбору, противоположному тем неясным планам, которые он построил сам, писатель боролся с искушением отложить все до тех пор, пока вердикт не станет более подходящим. Но он не вмешивался в сюжет, лишь следовал за ходом событий, и история развивалась сама по себе. Вечером ему было все труднее и труднее от нее оторваться. Дик мысленно следовал по грунтовой дороге, которая вела от его хибары меж изгородей к большому белому дому. Изнутри доносились голоса, музыка, звон столовых приборов. Он долго вытирал перед дверью ноги, обутые в грязные армейские ботинки. Снова встречал с некоторым недоверием эту женщину, которой он обещал посвятить свою первую серьезную книгу, но которая не находила в ней своего места, как будто была для романа не достаточно реальным персонажем. Джулиана была брюнеткой, с волосами цвета воронова крыла. Угораздило же его жениться на блондинке, да еще такой яркой! Анна постоянно бранилась и ругалась. Говорят, русские паломники повторяют без конца имя Иисуса, желая сделать его частью своего дыхания. То же самое можно было сказать про Анну, с той лишь разницей, что у нее это были слова «дерьмо» и «черт»; у Дика складывалось впечатление, что из ее рта выскакивают мерзкие жабы. Он присмирел, покорно помогал накрывать на стол, играл со старшими девочками и с малышкой. Потом шел в ванну, чтобы принять различные пилюли, необходимые для поддержания душевного равновесия. Иногда поздно ночью, когда он был уверен, что там никого нет, Дик отправлялся в магазинчик бижутерии. В одиночестве садился перед станком в мастерской. Его пальцы медленно перебирали щетки, пинцеты, ножницы по металлу, машинки для полировки, — все эти миниатюрные и точные инструменты, которыми он так бы хотел уметь пользоваться. Но Дик не испытывал грусти — в этом отношении он все-таки реализовал себя: ведь в книге Фрэнк Фринк также открыл свою мастерскую. Только он производил не прелестные безделушки, вроде тех, что Фил видел сейчас перед собой. Предметы, выходившие из печи Фрэнка, лишенные исторической и даже эстетической ценности, обладали другими, более значительными свойствами, которые никто не стремился придать им сознательно. Эти вещи пребывали в равновесии, в покое, в согласии с дао; достаточно было посмотреть на них, чтобы войти в контакт с реальным миром, который покоился над внешним. В мастерской Анны не имелось похожих предметов, но в книге Дика они были, и в определенном смысле, возможно, одним из таких предметов является и сам роман: творение весьма второстепенное, с точки зрения литературных достоинств, но таинственным образом дающее доступ к истине. И все чаще Филипу Дику казалось: в этом мире, в мире Анны, что-то не так. Книга станет своего рода дырой, прорехой в этом раскрашенном полотне, лазейкой через которую те, кто сумеют ее прочесть, попадут на другую сторону. Но мало кто сумеет это сделать. И уж конечно не Анна.