Со взведенным курком

И верно, со стороны Центральной улицы раздался выстрел… Второй…

— Слушай, Петрусь, не ходи на дежурство. Теперь там ни с кем нельзя встречаться.

Мы поспешили, предупредить комитет. Связная принесла приказ: перенести дежурство на завтра, опять в то же место.

Но на следующий день повторилось то же самое: невдалеке от Центральной я опять услышал выстрелы и крики. «Вот заколдованное место! — подумал я и повернул назад. — Надо сказать комитетчикам, чтобы переменили явку».

Если б я знал, что на этот раз означали выстрелы!.. Если б знал!..

Что произошло в тот вечерний зимний час на Центральной улице Уфы, мы узнали лишь через несколько дней.

Миша Гузаков вместе с Тимофеем Шашириным шли на смену боевику, который дежурил на одном из явочных пунктов. Недалеко от угла Успенской им повстречались две дамы в ротондах. Миша и Тимоша, расступившись, вежливо дали дамам дорогу. Те миновали ребят и… сзади набросились на Михаила. Подоспевшие на подмогу «дамам» городовые сбили его с ног и так придавили к земле, что он не сумел выхватить револьвер. Тимофей успел дать лишь один выстрел и тотчас был обезоружен.

Связанных по рукам и ногам, Гузакова и Шаширина отвезли в тюрьму.

Миша за решеткой! Неуловимый Миша!.. У нас сразу возникло подозрение, что дело тут нечисто. Это подозрение позже подтвердилось: человек, которого шел сменить Михаил, оказался предателем: он навел охранку на легендарного боевика…

Вскоре возобновились мои командировки. Снова Сим и Миньяр, Бугульма и Самара, Пермь и Златоуст. Но мысли о Мишиной судьбе не давали покоя. И не мне одному…

В апреле 1908 года совет Уфимской дружины срочно вызвал меня из Миньяра в Уфу. Хозяин конспиративной квартиры деповский слесарь Юдин велел вечером идти к Саше Калинину. Там меня уже ждали.

— Догадываешься, зачем тебя звали? Нет? Совет поручает тебе… В общем надо выручать Мишу. Иначе…

Мы молчали. Каждый отлично знал, что будет «иначе»…

Царский суд вынес ему, а также Васе Лаптеву и Мите Кузнецову, которых схватили раньше, смертный приговор. Их ждала виселица. Если, конечно, не случится чуда. Но чудеса, это мы, большевики, знали хорошо, не свершаются сами. Их надо творить, чудеса…

Тишину прервал густой голос одного из членов комитета:

— Мы тут уже кое-что обмозговали. Как будто выходит…

Идея была крайне дерзкая и смелая до безумия: напасть на тюремных надзирателей, которые сопровождали арестантов-золотарей, вывозивших из тюрьмы нечистоты; разоружив тюремщиков, переодеться в их форму, проникнуть в тюрьму и освободить Мишу, а если будет возможно — то и Лаптева с Кузнецовым. При всей рискованности операции она была построена на точном расчете. План был разработан до мелочей.

Мне он пришелся по душе.

— А что должен делать я?

— Вот теперь о тебе. Прежде всего — подобрать людей. Человек тридцать-сорок. Здесь, в Уфе, мы займемся этим сами, а ты поезжай по заводам. Прежде всего — в Златоуст. Отбери там шесть-семь боевиков. Оттуда — в Сим и Миньяр, там возьми человека четыре. Никому ничего не объясняй. Скажи только, что дело очень серьезное. Ребята нужны — самые из самых! И еще одно: не бери семейных. Мало ли что может стрястись… Не надо, чтобы страдали жены и дети…

Ночью с явками я выехал в Златоуст. Там меня сначала поместили на нелегальной квартире у Садовниковых. Туда ко мне приходили Огарков, Хрущева, Кудимов. Мы обсудили, кого из боевиков взять на дело.

Дня через два, не помню уже по какой причине, меня перевели на житье в другое место, в маленький деревянный домик Сидоркиных на Малковой улице. Улица эта тянулась вдоль горы Косотур, и зады двора Сидоркиных — огород, сарай, баня — взбегали немного вверх по склону горы. Сразу за баней начинался сосновый бор.

В тот же вечер я встретился с членом боевой организации Алексеем Калугиным-«Черным» — тем самым, который руководил «кражей» Алеши Чевардина. С ним у нас тоже шел разговор о «кадрах». Засиделись очень поздно, и «Черный» остался ночевать у Сидоркиных. Улеглись мы на полу и быстро уснули. Спал я всегда очень крепко. Но, видимо, нелегальное житье приучает к постоянному напряжению и заставляет какой-то участок мозга бодрствовать и во сне.

Уже начинало светать, когда в полусне я услышал конский топот: кто-то проскакал верхом. Ощущение опасности разом поставило меня на ноги. Рывком я поднял Алексея. Но было уже поздно — в дверь забарабанили грубо и уверенно. Полиция!

Алексей одним толчком растворил небольшое оконце, выходившее на огород, и, как был в одном белье, выскочил во двор. Не знаю почему, но я действовал хоть и механически, но спокойно и вроде бы обдуманно. Быстро натянул брюки, схватил в охапку свою и Алексееву одежонку, даже вспомнил, что револьвер «Черного» был в кармане его брюк, которые лежали у нас под головами, и тоже выпрыгнул в огород.

Сразу заметил, что пешая и конная полиция обложила дом Сидоркиных пока что лишь с трех сторон и путь в лес еще свободен. Алексея не было видно — ему удалось скрыться за баней и уйти.

Пригибаясь, я бросился бежать по грядкам. Скользкая, пропитанная влагой почва уходила из-под ног… Городовые уже появились слева и справа, вот-вот кольцо замкнется! Я прибавил ходу — и тут услышал, как сзади кто-то тяжело сопит, хлюпая сапогами в вязких грядках. Ближе… Одежда в руках мешала мне бежать. Я потерял равновесие и шлепнулся в жидкую грязь. В тот же миг на меня плюхнулся городовой. Я попытался стряхнуть его, вскочить на ноги, но подоспел второй, третий…

Одна отрада — схватить Алексея им так и не удалось. Браунинг его они тоже не нашли — видать, на бегу я обронил его в грязь на огороде.

…И вот я в каталажке. Она помещалась в подвале полицейской части. В первую минуту меня охватило острое отчаяние: «Как же теперь Миша?!» Но я тут же твердо сказал себе: «Главное — спокойствие!»

Не успел я как следует осмотреться в полутемной камере, как распахнулась дверь и на пороге появилась фигура с фонарем.

— Эй, ты! Выходи!

Когда я шел мимо стражника, он пнул меня сапогом:

— Быстрей! К их благородию!

«На допрос!» — понял я.

Поднялись на второй этаж. Меня провели через прихожую, канцелярию и втолкнули в кабинет пристава. Сам «их благородие» важно восседал за столом. Перед ним лежал отобранный у меня паспорт.

— Н-ну-те-с, молодой человек… — сказал пристав и побарабанил короткими толстыми пальцами по зеленому сукну стола. Потом он вытащил тяжелый портсигар и закурил папиросу — она была такая толстая, что казалась в его руке шестым пальцем. — Так как же твоя фамилия?

— Чего изволите? — переспросил я.

— Притворяешься? Прозвище как?

— А, прозвище! Калмыков, — спокойно назвал я фамилию, обозначенную в паспорте.

Пристав заглянул в мой паспорт:

— Имя? Отчество?

— Яков, стало быть, Семенов.

— Та-ак… Калмыков, Яков Семенов, «стало быть», — передразнил пристав. — И родом ты из… — Он снова заглянул в паспорт. — И родом ты из Вятской губернии, конечно?

— Так точно, ваше благородие, Вятской губернии, Котельнического уезда.

— Ну что ж, память у тебя хорошая. Долго зубрил?

— Не понимаю я, ваше благородие… Не ученый…

— Не понимаешь? Не ученый? Ты что же, меня за дурака считаешь? Сам ты дурак, братец. Ну-те-с, вот слушай, Мызгин, Иван Михайлович, по кличке «Волков», «Петрусь» и прочая, и прочая. Прибыл ты сюда три дня назад из Уфы. Ты член боевой организации. Говори, зачем приехал в Златоуст?

Слова пристава меня ошарашили. Какие точные данные! Неужели и вправду среди нас провокатор?!

Но я молчал.

— Ну?!

— Ничего не знаю, что вы сказали, ваше благородие. Какая такая «ганизация»? Ничего не знаю.

— Не знаешь, значит?… — зловеще сказал пристав и, встав из-за стола, подошел ко мне вплотную. — Сейчас узнаешь!

«Трах!» Я получил увесистый удар по скуле. Еще! Еще!..

— Ну-ну, может, теперь знаешь?

Я молчал.

— А ну, — приказал пристав полицейским, которые в ожидании стояли в сторонке, — дайте ему как следует!