В тени Большого дома

Итак, несмотря на все помехи, которые мне чинил Кривошеин, то грубо торопя меня, то заявляя, что если я не окончу ознакомление с делом «к завтрашнему дню», то придется просить отсрочку и дело затянется еще на два месяца, так или иначе я ознакомился со всеми документами, подписал протокол об окончании следствия и — через час или полтора после возвращения в камеру, безо всякой просьбы с моей стороны, — мне принесли отобранные у меня кодексы и свежую газету. Тут же мне было заявлено, что газеты будут доставляться ежедневно, а их стоимость сниматься с моего текущего счета (денег, переданных в тюрьму женой).

Кодексы — это было превосходно! Естественно, что более всего меня интересовал теперь Уголовно-процессуальный кодекс.

Обыватель, каковым, безусловно, являлся и я, по наивности своей более всего страшится Уголовного кодекса, полагая, что именно он, УК, грозит ему основными бедами. Объясняется это главным образом тем, что он, обыватель, не знает, что наше уголовное законодательство — самое гуманное в мире, ибо предусматривает смертную казнь «в виде исключительной меры, впредь до ее полной отмены» (ст. 23 УК РСФСР) лишь по тридцати восьми статьям (количество которых медленно, но весьма неуклонно увеличивается). Для сравнения отметим, что Уголовный кодекс, действовавший до 1960 г., предусматривал применение «высшей меры социальной защиты» в пятидесяти двух случаях. Кстати, давно намечавшаяся тенденция к гуманизации проявилась в упраздненном кодексе, в частности, в том, что в нем постоянно путаются термины: то «мера социальной защиты», то «наказание»; то «высшая мера социальной защиты», то неделикатное «расстрел». В терминологическом отношении предпочтение следует отдать, безусловно, новому кодексу. В нем прямо и недвусмысленно, без экивоков, сказано: «смертная казнь».

Чтобы читателю все было еще более понятно, отметим, что в Европе, кроме Франции, Испании и, естественно, всех социалистических стран, смертная казнь не существует.

Так или иначе, Уголовный кодекс называет то или иное преступление и устанавливает, в зависимости от его тяжести и вызванных им последствий, ту или иную кару: «от» и «до» такого-то количества лет лишения свободы, а с мая 1961 г. еще с добавлением «с» или «без» дополнительной меры наказания в виде ссылки сроком от двух лет (естественно, что наши либеральные суды отдают предпочтение «с»). Этой меры старый Уголовный кодекс, принятый в 1926 г., не знал. В пункте «ж» статьи 20 этого кодекса было предусмотрено «удаление из пределов РСФСР или из пределов отдельной местности с обязательным поселением в других местностях или без этого, или с запрещением проживания в отдельных местностях, либо без этого запрещения». Слово «ссылка» слишком уж остро ассоциировалось с юридической практикой проклятого царского правительства. И даже я помню, как в детстве меня поразили слова отца об одном из его старых знакомых: «Так он уже два года в ссылке!» Старый большевик, фронтовой товарищ отца, член петроградского комитета РСДРП(б) перед Октябрем — он в ссылке!

Здесь имеет смысл добавить, что хотя по букве закона — т. е. Уголовного кодекса — только суд определяет режим содержания заключенного (общий, усиленный, строгий или особый), в том же мае 1961 года

все

заключенные, отбывавшие наказание по статье 58, пункт 10 («антисоветская пропаганда и агитация», нынешняя статья 70-ая), были без всякого судебного рассмотрения, «гуртом», переведены с общего режима на «усиленный», а в декабре того же года — на «строгий» со всеми вытекающими последствиями. Таким образом, тот самый Законодатель, который в 1960 г. в статье 6 нового УК РСФСР записал, что «закон... усиливающий наказание, обратной силы не имеет», менее чем через год еще раз подтвердил, что оному Законодателю закон не писан и он, действительно, может ворочать им в любом направлении, как то самое пресловутое дышло.

Одно и то же преступление (с нашей, обывательской точки зрения) Уголовный кодекс может квалифицировать по разному. То, что мы назовем просто убийством, в кодексе квалифицируется шестью различными вариантами по их сложности и опасности. Статья 70-я получила в 1966 г. подпорку в виде статьи 190-1 («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй» — до 3-х лет лишения свободы, или исправительные работы до 1-го года, или штраф до 100 рублей).

Юридическая грамотность в поединке обвиняемого со следователем может сыграть важную, а иной раз и решающую роль. Так, Сергей Пирогов, получивший в 1958 г. по «десятому пункту» восемь лет и отбывший их «от звонка до звонка», в 1973 году вынудил следствие отказаться от вменявшейся ему статьи 70-й УК (по которой он как «особо-опасный рецедивист» получил бы 10 лет, из них половину на убийственном «особом режиме») и переквалифицировать ее на ст. 190-1. При этом он впервые в истории советского политического процесса по окончании девятимесячного следствия «под стражей», вопреки настоянию КГБ и архангельской прокуратуры, вышел на свободу под подписку о невыезде и лишь через месяц после вынесения приговора был вновь взят под стражу, получив 3 года на «общем режиме». Крупный математик Револьт Пименов, в том же 1958 г. приговоренный к 10 годам лишения свободы, по настоянию научных кругов освобожденный после пяти лет отсидки и в 1972 году вновь обвиненный по статье 70, сумел разрушить сложные сооружения обвинения и отправиться в трехлетнюю ссылку в Сыктывкар, получив наказание ниже низшего предела, предусмотренного статьей.

В том и в другом случае существенную роль сыграл собственный «юридический опыт», но и не меньшую — знакомство с законодательством и, в первую очередь, с Уголовно-процессуальным кодексом.

И вот, получив этот кодекс, я принялся за его детальное изучение. Я сделал множество открытий, но главное из них могло быть сделано априори — в продолжении двух месяцев я имел дело с двумя мерзавцами, двумя мошенниками — Кривошеиным и Роговым, ибо иначе назвать людей, облеченных доверием государства и бессовестно нарушающих это доверие, да и сам Закон, невозможно. Впрочем, весьма вероятно, что доверие как раз и состояло в том, что они, как и все прочие деятели советской юстиции, готовы нарушать Закон и законы всякий раз, как и когда это выгодно кучке гангстеров, составляющих так называемое «советское правительство».

Не буду перечислять

все

нарушения закона, которые были произведены ими в ходе следствия, их было слишком много. Назову лишь два-три.

Статья 111 УПК (я ссылаюсь на УПК 1923 г., отмененный лишь с принятием нового УПК в 1964 г.) гласит: «...следователь обязан выяснить и исследовать обстоятельства, как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, как усиливающие, так и смягчающие степень и характер его ответственности» (заметим в скобках, что это требование УПК полностью относится и к суду).

Следующая, 112-я статья, обязывая следователя направлять следствие «в сторону наиболее полного и всестороннего рассмотрения дела», подчеркивает, что он «не вправе отказать обвиняемому в допросе (в

ДОПРОСЕ!

) свидетелей и экспертов (которых я вообще не видел, хотя на суде требовал их вызова! — К. К.) и в собирании других доказательств, если обстоятельства, об установлении которых он ходатайствует, могут иметь значение для дела». На следствии мне было запрещено не только

допрашивать

, но даже задавать вопросы.

Сам факт изъятия у меня при аресте кодексов был не просто незаконным, но ПРОТИВОзаконным действием, должностным преступлением. Статья 13 «Основ уголовного законодательства», принятых в 1958 году, гласит: «Обвиняемый имеет право на защиту. Следователь, прокурор и суд обязаны обеспечить обвиняемому возможность защищаться установленными законом средствами и способами от предъявленного ему обвинения и обеспечить охрану... его личных прав». А как же еще может защищаться от обвинений (и противозаконных акций следствия) человек, находящийся под стражей и имеющий — по закону — возможность встретиться с адвокатом лишь по окончании следствия?