Я Береза, как слышите меня

Коккинаки

О, какое это счастье - после работы спешить в аэроклуб, где нас уже ждала полуторка, и мы катили на аэродром, далеко от города, от городской суеты...

Глубокой осенью мы сдали государственной комиссии теорию и практику полета и были распущены до особого распоряжения.

Надежды на то, что мне дадут направление в летную школу у меня не было. В отряде у нас училось еще пять девчонок - потомственных смолянок, а я ведь была приезжая. Так что решила не ходить в аэроклуб и занялась подготовкой в авиационный институт. Именно в авиационный, а ни в какой-то другой. Если уж не удастся летать, так буду хотя бы рядом с самолетами. Когда-то и брат Василий настаивал, чтобы я училась... Пишу когда-то, а ведь прошло всего полтора года, как я распрощалась с Москвой, Метростроем, аэроклубом, товарищами, Виктором, братом... Где-то далеко на севере отбывал Василий наказание без права переписки...

Мама сообщала, что сочинила она с помощью добрых людей прошение нашему земляку - Михаилу Ивановичу Калинину о невиновности Васеньки. Ответа не получила и тогда решила сама поехать в Москву. "Катя с внучонком Егорушкой отвели меня в приемную всесоюзного старосты, а сами ушли. Большая очередь была, народу много понаехало. Дошел и мой черед. Я-то думала, что это сам Михаил Иванович, но взглянула на принимавшего, а бороды клинышком не обнаружила, - рассказывала мама. - Ждала, что помощник меня к земляку поведет, а он мне только и сказал: "Председатель Верховного Совета по таким вопросам не принимает...".

Я продолжала работать на льнокомбинате. Два раза в неделю занималась с планеристами, посещала курсы по подготовке в институт.

Однажды вечером в выходной день, зашла я в кафе, села за столик и заказала мороженое.

- Егорова! - кто-то окликнул меня сзади.

Повернулась на голос - и вижу комиссара аэроклуба. Подошла к его столику. Он познакомил меня со своей женой, дочкой и усадил рядом.

- Почему же ты не ходишь в аэроклуб? - спросил меня комиссар.

Я высказала свои сомнения, а он мне и говорит:

- Зря, а ведь вчера после долгих споров мы решили отдать единственную женскую путевку в Херсонскую авиационную школу тебе.

- Мне?

- Да, тебе Коккинаки, - и, обращаясь к жене, пояснил: - ребята прозвали ее "Коккинаки", вот и я Аню так назвал, - и мы все дружно засмеялись.

- Ничего, называйте, - я, - мне даже нравится, ведь братья Коккинаки прославленные летчики, испытатели и рекордсмены.

- Завтра же бери в штабе аэроклуба направление, увольняйся с комбината и быстрей езжай в Херсон. Учти, придется там тебе сдавать кроме специальных предметов экзамены по общеобразовательным предметам за среднюю школу. Конкурс большой, готовься!

В Херсоне действительно был большой наплыв воспитанников аэроклубов страны. Приехали из Москвы и Ленинграда, Архангельска и Баку, Комсомольска-на-Амуре и Минска, Ташкента и Душанбе. На штурманское отделение в училище принимали только девушек, а на инструкторское - в основном парней.

В первую очередь нас направили на медицинскую комиссию. Кто прошел, того включали в группы для сдачи общеобразовательных предметов. Математику устно принимал старый преподаватель педагогического института и мы, убедившись, что он плохо слышит, помогали друг другу подсказками, и большинство получили пятерки. Но "ряды" наши заметно редели.

Вот уже пройдена и мандатная комиссия. По совету секретаря Смоленского обкома комсомола я ничего не сказала о своем старшем брате..

Наконец вывешены списки принятых, читаю: "Егорова - на штурманское отделение".

Большой, бурной радости, такой, какая была у меня в Ульяновске, не прорвалось, но все же, бегу на почту и посылаю маме телеграмму - хочу ее порадовать. Да, порадовать, сообщить, что ее дочь приняли в летнюю школу! Вот пишу это сейчас, а сама думаю о том, как мне не хотелось, чтобы сын Петя поступал в военное летное училище. Я его всячески отговаривала, и он, кажется, согласился со мной, а потом, спустя недели две, подошел ко мне и говорит:

- Мама! Любовь к авиации мне привита с твоим молоком. С раннего детства я слышу разговоры о самолетах. Знаю, как трудно было стать тебе летчиком, но ты добилась своего. Отпусти и меня... Мама, пожалуйста, отпусти...

И я сдалась. Втайне надеялась, что не примут сына, так как поехал он в училище поздно, без направления военкомата.

И вот получаю телеграмму: "Рад, счастлив: принят. Целую. Петр".

Но рада ли была я? Материнское чувство брало верх над разумом. Мне очень хотелось, чтобы сын жил в родном гнезде, учился или работал где-то рядом, чтобы я могла, когда нужно, опекать, подсказывать ему, подставить в трудную минуту плечо...

А что думала в те давние годы моя мама, получив телеграмму из Херсона?

Вот ее письмо:

"Родная моя, здравствуй!

Я получила твою телеграмму. Рада за тебя. Но еще больше бы я радовалась тому, если бы ты не стремилась в небо. Неужели мало хороших профессий на земле? Вот твоя подружка Настя Рассказова окончила ветеринарный техникум, живет дома, лечит домашний скот в колхозе, и никаких нет тревог у ее матери. А вы у меня все какие-то неспокойные, чего-то все добиваетесь и куда-то стремитесь.

От Васеньки никаких известий нет. Ох, дочушка, изболелось у меня о нем все сердце. Жив ли сердечный? Помню, как приехала к нему в Москву, а он уже директор и депутат какой-то. Надел он на меня свою кожаную тужурку, взял под руку и повел в театр. А там все зеркала, зеркала, а я-то думала, что это на нас похожие идут - удивленье одно. Хотя бы ты за него похлопотала.

А ты учись, старайся. Что же теперь делать, раз уж полюбила свою авиацию и она тебе дается. Вы, мои дети, счастливы - счастлива и я. Вы в горе - горюю и я, ваша мать.

Восемь человек вас, детей, у меня и за всех я в тревоге. Все разлетелись мои птенцы. Вот и последнего - Костю проводила в армию. Дала ему наказ служить верно и честно, но когда поезд с ним стал скрываться за поворотом - упала на платформе без сознания. И что это уж со мной такое приключилось - ума не приложу"...

Эх, мама, мама! Как тебе сказать, как объяснить, что такое для меня полеты. Это моя жизнь, моя песня, моя любовь. Кто побывал в небе, обретя крылья, никогда не изменит ему, будет верен до гробовой доски, а если случится, что не сможет летать, все равно полеты ему будут сниться...

Мне нравилось, как вели занятия преподаватели в нашем училище. Особенно интересно проводил занятия по метеорологии старый морской капитан в отставке, избороздивший все моря и океаны. Он был, как открытие для нас всех.

Капитан входил в аудиторию, важно подняв голову в форменной фуражке с очень высокой тульей. Мы все вставали, приветствуя капитана, и мысленно, глядя на его тщательно отутюженную и подогнанную по фигуре форму, мне хотелось быть похожей на него. А роста капитан был совсем маленького, с глубоко посаженными глазами, которые как светлячки глядели на нас добро и уважительно. Каждый раз лекцию капитан начинал со старинного поверья календаря: "Если солнце село в тучу, берегися штурман бучи... "Или еще какую-либо поговорку, касающуюся нашей будущей профессии, вспоминал наш кумир.

Я впервые поняла, что такое хороший преподаватель: он любит свою профессию, увлечен ею, знает ее хорошо и уж обязательно слушателям своим привьет любовь к предмету и даст хорошие знания.

Война с Финляндией ускорила наш выпуск. Программу обучения в школе резко сократили, закруглили и подвели к экзаменам, которые мы сдавали тоже в спешке. Нам даже обмундирование не сумели пошить, так и выпустили - в старых гимнастерках и юбках, в каких были курсантами.

Дочушка, не упади!

Меня отправили в аэроклуб города Калинина - штурманом аэроклуба. На месте оказалось, что штурман там уже есть, а не доставало летчика - инструктора. Я согласилась с радостью, потому что очень хотела летать, и после проверки техники пилотирования была допущена к обучению учлетов.

Выделили мне группу в двенадцать человек. Ребята все разные и по общей подготовке, и по физическому развитию, и по характерам. Одно объединяло любовь к авиации. Всем не терпелось поскорее закончить наземную подготовку и начать летать. Я их понимала.