Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Через год после окончания войны начали освобождать первых пленных, массовой же репатриация стала в 1949 году. К концу этого года остались лишь те, кто был привлечён к уголовной ответственности за военные преступления или кто был осуждён за преступления, совершённые уже в плену. Всего на территории Асбеста и ближайших окрестностей побывало более десяти тысяч военнопленных, последние из которых были репатриированы в 1956 году [44].

Помню, когда я приехал в Свердловск на вступительные экзамены в школу машинистов, я видел их, прогуливавшихся по привокзальной площади. Одеты и обуты они были в нечто среднее между военной и гражданской формой. Наверное, такая одежда полагалась всем бывшим европейским военнопленным. Одежда была чистой, выглядела опрятной и новой.

Ну а теперь о том, что же всё-таки мы приобрели. Наша комната была на первом этаже, окно находилось в двух метрах над землёй. Комната была почти квадратная, четыре с половиной на пять метров. У одной стены находилась кирпичная отштукатуренная печка высотою до самого потолка. В печке имелась ниша, в которой была установлена плита с конфорками. На плите можно было готовить, подогревать обеды или греть воду.

Кое-где на стенах обвалилась штукатурка. Мы самостоятельно произвели небольшой ремонт. У печки почти вывалилась чугунная дверка с рамкой. Тут мы пригласили печника. Он осмотрел фронт работ и спросил:

– Нет ли у вас мастерка? – Мы оба даже не знали, что это такое. Печник был очень удивлён и пробурчал: – Надо же, не знают, что такое мастерок! Вы что, с Луны свалились?

– Нет, мы с Марса, – нашёлся я.

– Так на Марсе тоже нет мастерков? – не унимался он.

– К сожалению, нет.

– Ладно, сделаю руками, без инструментов, – вздохнул печник. А о том, что такое мастерок, он так и не рассказал. Его ручная работа оказалась сделанной на совесть, во всяком случае, пока мы там жили, дверца держалась надёжно.

На дверь мы поставили новый накладной замок. Первые дрова для печи я привёз из карьера. Это были шпалы, находившиеся раньше под рельсами узкоколейки. Они были короткими и под обычную колею не годились, поэтому их просто сваливали в кучи. Я приметил это и договорился с водителем небольшого грузовичка помочь мне доставить эти шпалы. Он мне даже грузить помогал, правда, обошлась мне его помощь в три рубля – за бутылочку. Дрова были сухими, горели хорошо, но пилить их было трудно, пила «страдала», так как щебень и мелкая галька частенько попадали под зубья.

Первой нашей общесемейной покупкой стал шифоньер. Он был полностью изготовлен из дерева, разборный. На вид громоздкий, но зато вместительный и удобный. Раино приданое вместилось на полочки шифоньера, и комод мы вернули Анне Николаевне.

Печь мы топили раз в сутки, тепла нам хватало. Пищу готовили или подогревали обычно на электроплите. Воду брали из колонки недалеко от нашего дома, а мыться ходили в общественную баню. Туалет располагался на улице за соседним домом. Во всяком случае, такая жизнь нас на первое время устраивала.

Глава 126. СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ

Осенью 1958 года (в первый год моего проживания в Асбесте) я встретил молодую женщину – Юлию, подругу Бориса Черепанова [45], которая вместе с Борей провожала меня в 1951 году в Советскую армию. Мы были рады увидеть друг друга, но я заметил в её глазах печаль и грусть. Я понял, что в её жизни случилось какое-то несчастье.

– Если можешь, расскажи немного о себе, – попросил я.

– Да нет никакого секрета, могу рассказать, – вздохнув, ответила она, и начала свою историю: – После того, как мы тебя проводили, Борю тоже вскоре взяли в армию. Я пообещала ждать его. Все три года мы переписывались, и когда он отслужил и демобилизовался, мы с ним сразу и поженились. Решили уехать из деревни в город. Выбрали Асбест, потому что тут жили наши знакомые. Боря в армии служил в автороте, был водителем, ну и на гражданке устроился шофёром. Ему дали старую грузовую машину, она часто ломалась. Он ремонтировал её самостоятельно – где произойдёт поломка, там останавливался и чинил. Иногда под машину залезал и лежал на земле, пока не отремонтирует. Не просил, чтобы ему кто-то помог, всё стремился сделать сам. Здоровьем его бог не обидел, он считал, что оберегаться от болезней – это не для него.

Осенью пятьдесят пятого он поехал утром в рейс. В дороге у машины буквально развалился кардан. Запчастей он возил с собой много и как обычно решил отремонтировать автомобиль сам. Ночью был заморозок, но с рассветом солнце пригрело, стало теплее. Боря взял инструмент, запчасти и как был – в рабочей спецовке – полез под машину. Земля ещё не отогрелась, он чувствовал спиной её холод, но продолжал работать. «Подумаешь, – решил он, – немного знобит спину, зимой иногда и холоднее бывает». От напряжённой работы он даже вспотел. Ремонт занял больше часа. Смену он доработал до конца, а домой пришёл сильно уставший, чего с ним раньше никогда не было. Утром у него поднялась высокая температура и ему стало трудно дышать. Его положили в больницу, где диагностировали двустороннее воспаление лёгких.

Болезнь вызвала осложнения. Через некоторое время он уже не мог встать. У него отнялась спина и ноги. До сих пор он может передвигаться только в инвалидной коляске, я его катаю в ней ежедневно. Местные врачи разводят руки и говорят, что не знают, как его вылечить.

Тут Юлия заплакала. Я попытался её успокоить, но она зарыдала ещё сильнее. Прохожие уже начали на нас коситься (разговор происходил на довольно многолюдной улице Уральской).

– Юля, ты больше ничего не рассказывай, а лишь скажи, где сейчас Боря, в какой больнице лежит, как с ним увидеться?

Она мне объяснила, и на этом я с ней простился – не стал больше бередить её рану.

После этой встречи я понял, что не зря супругов называют «своей половинкой». Если муж и жена любят друг друга, то они превращаются в одно целое из двух половинок. Ведь когда я попросил Юлю рассказать о себе, она рассказала о Борисе – своей половинке.

В один из выходных дней я пришёл в больницу к Борису. Меня пропустили без проволочек. Но ещё до встречи с ним я встретил одну свою знакомую – девушку, которая училась со мной в десятом классе вечерней школы. В больнице она работала медсестрой.

Боря самостоятельно ездил на коляске по палате и по коридору, где я его и встретил. Он увидел меня и узнал, хотя мы с ним не встречались семь лет. Мы пожали друг другу руки, и я осторожно полуобнял его за плечи. Он сидел в коляске худой, согбенный и выглядел много старше своих лет. Но разговаривал он довольно бодро. Мы с ним вспоминали время, когда совместно работали и ходили по вечеринкам. Вспомнили друга Тисо, я немного рассказал о своих встречах с ним. Между нашим разговором Боря умудрялся отпускать шуточки в адрес медсестёр, пусть немного вульгарно-иронические, но зато свидетельствовавшие о том, что его наблюдательность и чувство юмора никуда не делись.

Как мне было жалко Бориса – не передать словами. Жутко было видеть, что сделала болезнь с двадцатишестилетним парнем, красавцем, музыкантом, певцом, весельчаком. Но, получается, стране были нужнее рабочие руки, чем музыканты и певцы. Тем не менее я старался на этих мыслях не зацикливаться, ни о чём подобном, конечно, с Борей не говорил, и о болезни никаких вопросов не задавал. Когда прощался с ним, пообещал, что ещё как-нибудь зайду.

Уходя я спросил у медсестры:

– Он всегда такой весёлый или при мне бодрится?

– Он всегда такой, – ответила она. – Даже когда ему очень больно. Вероятно, это помогает ему облегчить страдания.

– Ему так и придётся доживать в коляске?

– Скорее всего да…

Я частенько интересовался у медсестры состоянием Бориса, но она отвечала уклончиво:

– Да ничего, жив.

Месяца через два после первой встречи с Борисом я пришёл к нему в больницу. Но меня не пустили, сославшись на плохое самочувствие больного. Я забеспокоился и обратился к своей осведомительнице. Она ответила: