Марина Цветаева. Жизнь и творчество
Марина Цветаева. Жизнь и творчество читать книгу онлайн
Новая книга Анны Саакянц рассказывает о личности и судьбе поэта. Эта работа не жизнеописание М. Цветаевой в чистом виде и не литературоведческая монография, хотя вбирает в себя и то и другое. Уникальные необнародованные ранее материалы, значительная часть которых получена автором от дочери Цветаевой — Ариадны Эфрон, — позволяет сделать новые открытия в творчестве великого русского поэта.
Книга является приложением к семитомному собранию сочинений М. Цветаевой.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
"Сквозь все несогласия с ее поэтикой и сквозь все досады — люблю Цветаеву".
Еще через два дня, 21 июня в "Последних новостях" была напечатана рецензия на "После России" Георгия Адамовича.
"Отбросим распространеннейшую иллюзию, будто это "поэзия будущего", — запальчиво начинал автор. — Архивчерашняя поэзия. Цветаева не так глубока и сложна, чтобы за ней трудно было следовать — если б только она своим пифийством не кокетничала". Она, утверждал критик, "заставляет свой стих спотыкаться на каждом шагу, музыка исчезла из ее поэзии, ей хочется грубой, дикой выразительности"; она надрывает себя постоянным пафосом. И однако, рецензия Адамовича в целом была хвалебной и выражала своеобразное понимание поэзии Цветаевой, "…стихи Цветаевой эротичны в высшем смысле этого слова, они излучают любовь и любовью пронизаны. Они рвутся к миру и как бы пытаются заключить весь мир в объятия. Это — их главная прелесть". Финал рецензии вполне примирительный, а главное — проницательный: "…Марина Цветаева истинный и даже редкий поэт… есть в каждом ее стихотворении единое цельное ощущение мира, т. е. врожденное сознание, что всё в мире — политика, любовь, религия, поэзия, история, решительно всё — составляет один клубок, на отдельные источники не разложимый. Касаясь одной какой-нибудь темы, Цветаева всегда касается всей жизни".
Кончался июнь. Марина Ивановна торопилась с отъездом; искали по карте подходящее место "на фоне моря". Денег, вырученных за вечер (гораздо меньше, чем ожидалось), было в обрез. Она срочно переписывала для "Современных записок" "Федру", подсчитывала: за строку платили один франк.
Дача, самая дешевая, была снята в Понтайяке (Руайян, Золотой берег); называлась она "Вилла Жаклин". На побережье выехало много знакомых; создалось нечто вроде маленькой русской колонии: семьи Карсавиных, Андреевых, Сувчинские, семья Лосских, "эсеровская многочисленная семья Мягких" и другие; "кроме Лосских и Мягких — все евразийцы". Многие, в обществе Цветаевой, запечатлены на групповых пляжных снимках… Место понравилось: "Чудесные окрестности, — огромный приокеанский лес, деревеньки со старыми церквами, гроты".
"Второй день как приехали", — писала Цветаева Саломее 11 июля, прося выслать очередное "иждивение". Приходилось считать каждый сантим: все было дорого. Началось равнодушное пляжное существование, скрашиваемое общением со знакомыми. Солнца Марина Ивановна не боялась; в страшную жару ходила без шляпы.
Чарам моря она так и не поддалась. Будучи для поэта, как мы помним, понятием одушевленным, море вдохновило Марину Ивановну на стихотворение "Нереида" ("Наяда"). За его обманчивой усложненностью скрывается, говоря словами позднего Пастернака, "неслыханная простота", хотя в то же время и грандиозность выраженной в нем идеи.
О чем речь в этих начальных строфах? Что это за "третье", что означает "стопудовая дань… полу"? этот "вечный третий в любви"?
Житейский, бытовой ответ прост и прозрачен. Зная, однако, что снова друзья не поймут ее, Марина Ивановна "разжевала" свою метафору позднее, когда отдавала вещь в печать: "…вечный третий в любви, (Это — припев. Началось с купального костюма: третьего в любви с морем…)"
Началось с бытовой "реалии" и переросло в лирико-философское стихотворение. "Вечный третий в любви": "ткань" одеяния купающегося в море (зависть к "вольному", "голому" телу рыбы, общающейся с морем без посредников); "В вере — храм, в храме — поп", "в пулю — шлем, в бурю — кров" — во всем этом присутствует "вечный третий в любви", любовь же не терпит третьего. А по Цветаевой, "третий" в любви — взаимность; еще смолоду она провозглашала, что ответная любовь любимого — помеха, "третий лишний"… И такие, кричаще-исповедальные строки:
как некогда она ревновала маленькую Алю к няне, как теперь — трехлетнего сына — к будущей жене… Здесь, конечно, мы снижаемся до "топорного" пояснения — но лишь ради того, чтобы еще раз показать: насколько выстраданными, личными чувствами диктовалось каждое цветаевское творение. В "Нереиде" Цветаева бунтует против главного врага поэта-романтика, против вечного, неизбывного третьего между Поэтом и Небом: Жизни.
Это третье скрывает, закрывает суть вещей, наготу их правды; суть и нагота здесь — синонимы: нагота рыбы, нагота Нереиды, нагота веры, нагота души, нагота любви. И — одно из подобий в этом стихотворении — услышанный из дали прошедших лет крик -
В бой…
Перекоп — вот что стояло в сознании Цветаевой; мысль о долге перед добровольчеством не покидала ее; как озарение, мелькнул "Красный бычок", — и, по-видимому, мысль пробивалась дальше. Еще не были уничтожены записи мужа — о перекопском "сидении" и о сражении в мае 1920-го. Марина Ивановна решила использовать их; она задумала новую поэму. Можно сказать, что пепел Клааса стучал в ее сердце: если нельзя встать на защиту поверженных, ибо их уже нет, — то хотя бы создать им реквием. Увы, она не находила единомышленников. В одном разговоре тем летом кто-то обмолвился (о Перекопе, или о добровольчестве вообще): "Через десять лет — забудут!" На что она ответила: "Через двести — вспомнят!" Этот диалог послужит одним из эпиграфов к ее поэме о Перекопе. Она была, по обыкновению, одинока, "…всех вместе слишком много, скучаю, как никогда — одна…"
Последние слова — из письма Тесковой от 1 августа. Дата, как мы уже говорили, стихотворения "Нереида" ("Наяда"). И этим же числом помечено начало работы над поэмой "Перекоп".
Одиночество — и противостояние — всем: евразийцам, в стане которых — ее муж, эсерам — всем направлениям, всем накладным самоутверждениям. Никому уже не интересен Перекоп. Кроме нее. Никто не расскажет о тех днях. Кроме нее.
И еще одно. Перед ее глазами постоянно была крохотная коричневатая фотография в коричнево-малиновой кожаной рамке. Два мужских силуэта на взгорке. Первый указывает рукою на что-то, второй взметает над головой шашку. Это — Сергей Эфрон, ее "дорогой и вечный доброволец" — как напишет она позднее, под словом доброволец подразумевая доброе и честное рвение Сергея к очередной идее, которая им завладела. Вероятно, эта реликвия, с которой, по воспоминаниям дочери, Цветаева никогда не расставалась, тоже помогала в работе над "Перекопом" — памятником Сергею Эфрону, воздвигнутом при его жизни.
