Гевара по прозвищу Че

Судя по всему, Че был не слишком обеспокоен. Как и на Кубе в 1958 году, он недооценил важность широкого, крепкого городского движения за спиной и вокруг партизанского движения. Между строк в его дневнике можно прочесть, что он, по-видимому, был намного больше заинтересован настоятельной потребностью приступить к боевой закалке своей группы путем проведения обширной разведывательной операции в зоне расположения и налаживанием связей с аргентинцами согласно его континентальной схеме.

10 декабря Че уже решил отправить Таню в Буэнос-Айрес. Ей предстояло прежде всего провести переговоры с несколькими аргентинцами, а затем доставить их в Ньянкауасу. В дневниках и бумагах Че упоминаются Сиро Бустос (связанный в прошлом с партизанской группой Масетти), Хосами - Хуан Гельман - поэт, который позднее примкнет к диссидентской левой фракции в Аргентинской коммунистической партии, Хауреги из профсоюза журналистов и Стампони. 2 января 1967 года Таня выехала для выполнения этого задания.

Снова наступило время ожидания. Было устроено несколько пятидневных походов для изучения местности. Часть партизан работала во втором лагере, занимаясь копкой пещер, защитных сооружений и укрытий, накрывая крышами строения базы. Че постепенно начало становиться ясно, что вокруг них находятся практически ненаселенные дикие джунгли. Редко какой из групп удавалось обнаружить признаки жилья. Записи Че были лаконичными и очень точными. В его мозгу складывался план первоначальных действий: "Вило и доктор прошли за Икири до тех пор, пока не уперлись в неприступный скалистый обрыв; они не встретили людей, но обнаруживали кое-какие следы. Пинарес, Мануэль и Дариэль шли вдоль реки, пока не наткнулись на непроходимое обнажение".

Че провел первое собрание отряда, чтобы в зародыше подавить начавшие возникать напряженные отношения.

"Я слегка вспылил по поводу качеств партизанского бойца и необходимости строгой дисциплины и объяснил, что наша задача состоит прежде всего в том, чтобы создать образцовое стальное ядро... Рассказал, насколько важно обучение, которое необходимо для нашего будущего. Потом я собрал командиров - Вило, Пинареса, Мамина Оеда, Инти, Сан-Луиса, Вильегаса, доктора, "Ньято" Мендеса и Мартинеса Тамайо...

Я объяснил, почему Вило был назначен моим заместителем: потому, что Пинарес вновь и вновь повторял одни и те же ошибки... Неприятные происшествия могут разрушить всю нашу работу".

Но этим дело не закончилось: проблемы с Пинаресом продолжались. Спустя неделю Че отметил в своем дневнике: "Вило сказал мне, что Пинарес очень задет упоминанием его ошибок на недавнем собрании. Я должен поговорить с ним". И на следующий день:

"Я говорил с Пинаресом. Он жалуется на то, что я критиковал его в присутствии боливийцев. Его аргументы не основывались ни на чем, кроме его эмоционального состояния; это, впрочем, заслуживало внимания. Остальное было совершенно неважно. Он упомянул о неприятных высказываниях Мачина Оеда в его адрес, в которых я разобрался. Мне кажется, что такого происшествия просто не было, всего лишь сплетня. Пинарес немного успокоился".

Будучи поглощен мелкими деталями, Че, кажется, забыл отметить в дневнике тот факт, что 8 января не получил никакого ответа от Монхе. Не упоминает он и об окружавшем их ландшафте. А вот Пачо тогда же записал: "Вид Анд изумителен, а восхождения на горы волнуют; очень устаешь, особенно без сытного питания". Лагерная жизнь подняла настроение Коэльо, он расхаживал повсюду, распевая "Изабель" Шарля Азнавура, и отвечал на недоуменные вопросы: "Я не спятил. А если вы спятили, то вините империализм в том, что оказались здесь". Он разговаривал со своей винтовкой, когда чистил ее: "Послушай, я чищу тебя, но не хочу из тебя стрелять. После войны я сдам тебя в музей".

Рекогносцировки продолжались. А 11 января группа приступила к изучению языка кечуа, который преподавали Анисето Рейнага и Хименес Тардио. Че записал: "Сегодня был день "боро ^[20]", и мы провели его за удалением личинок мух из -под кожи Пинареса, Лорхйо Ваки, Вильегаса, Оло Пантохи, Октавио и Вило". В дневнике Вильегаса просто отмечен "скучный день", а Пачо сообщает, что он "спас бабочку из сети паука. Мы пришли в лагерь в 6.10. Че вел урок".

Связь с Гаваной (которая в шифрограммах носила имя "Манила") действовала отлично в направлении Гавана - Ньянкауасу, но крайне медленно в обратном направлении - Ньянкауасу - Ла-Пас - Гавана. Че сообщил Фиделю о своих переговорах с Монхе, а в ответ получил известие о том, что Хуан Пабло Чанг, перуанский силач, должен вскоре появиться в партизанском лагере. 11 января Че получил от Фиделя сообщение о том, что тот имел переговоры с другим представителем руководства коммунистической партии, профсоюзным руководителем Симоном Рейесом, который "согласился предоставить нам помощь, но не сказал, в чем она будет выражаться. Он знает, как добыть хорошие американские ботинки. Он может заняться этим немедленно. Он будет там через две недели". Еще через десять дней Фидель известил Че о том, что второй секретарь Коммунистической партии Боливии собирается прибыть в Гавану и что "мы выслушаем его предложения и отнесемся к ним жестко и активно". Спустя еще две недели Фидель сообщил о своей встрече со вторым секретарем БКП Хорхе Колье и Симоном Рейесом:

"Колье заявил, что Монхе информировал секретариат БКП о внутренней операции, и эта точка зрения вызвала замешательство. Мы рассказали Колье о континентальном масштабе и стратегической сущности операции. Это помогло прояснить недоразумение, и он согласился с тем, что со стороны руководства было бы ошибкой требовать сотрудничества в акции, имеющей стратегическое, а не внутреннее содержание. Мы просили его поговорить с тобой для того, чтобы установить основные правила сотрудничества с ними и их участия в операции... и он произвел на меня благоприятное впечатление. Думаю, что вы достигнете приемлемого соглашения".

Такое представление о положении дел складывалось у Фиделя в Гаване, где он пытался сгладить отношения между Че и Боливийской коммунистической партией. Но оно не соответствовало мыслям, возникавшим у Че на основе той информации, которую он получал. В промежутке между получением двух посланий от Фиделя в лагерь вернулся Коко с тремя боливийскими новобранцами. Он рассказал Че, что Монхе не только не сложил с себя должности первого секретаря партии, но еще и "разговаривал с этими троими, только что прибывшими с Кубы, пытаясь отговорить их от участия в партизанской войне... Если это враждебное отношение возобладает, то в нашем составе будет только одиннадцать боливийцев".

В своем обзоре событий за январь Че указал:

"Как я и предполагал, Монхе оказался скользким, во-первых, и склонным к предательству, во-вторых. Партия уже готовит оружие против нас, и я не знаю, когда и чем это закончится. Но это не остановит нас, и/возможно, в конечном счете окажется к лучшему. (Я почти уверен в этом.) Самые честные и боевые люди будут с нами, даже если им придется преодолеть более или менее серьезный кризис совести".

Почти полностью разорвав отношения с боливийскими коммунистами, практически избавляясь от любой зависимости от них, Че, казалось, сбрасывал с себя дополнительный груз. Спустя много лет об этом хорошо сказал Дебрэ:

"Местная политика совершенно не интересовала его. Боливийские коммунисты? Выводок цыплят. Национальное левое руководство? Кучка близоруких политиканов. Шахтеры с оловянных рудников? Рабочая аристократия, которая завтра сама может явиться источником проблем для пролетарского равенства. Сама Боливия была отправной точкой, первым звеном в цепи".

Несмотря на вроде бы недостаточно активную деятельность, в течение третьей недели января жизнь в лагере не была легкой. Провианта было недостаточно: область была небогата продовольствием, попытки обмена с кампесинос не давали результатов, а охота также была неэффективной. Из дневника Пачо: "Каждую ночь я мечтаю о еде. Наша диета чрезмерно скудна, в нее не входит ни мясо, ни молоко". Начались заболевания: "У Мачина Оеда появились признаки малярии... Мануэль слег с сильной лихорадкой, которая по всем признакам похожа на малярию. Весь день я ощущал в теле признаки гриппа, но болезнь не разыгралась".