Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

По окончании спектакля я отпросился из школы домой, ради нашего семейного праздника. Из театра к нам собралось несколько наших коротких знакомых поздравит брата с успехом. Первый почетный гость был, разумеется, Катенин; с ним пришел также его двоюродный брат Александр Андреевич Катенин [9], товарищ моего брата по гимназии, бывший тогда еще юнкером Преображенского полка. Но так как юнкерам в то время не дозволялось ходить в театр, то он, переодевшись в статское платье, забрался куда-то в верхнюю галерею. Не мог не быть также в нашем семейном кругу и наш неизменный друг кн. Сумбатов; он только молча потирал руки и добродушно улыбался. Весело и шумно сели мы за ужин, выпили за здоровье учителя и ученика, которому, конечно, желали дальнейших успехов. Майская ночь в Петербурге и так коротка; но для нас она промелькнула незаметно. Давно уже взошло солнце, а никто из нас не думал о сне. Мы не могли еще наговориться, нарадоваться, припоминая, в каких именно местах были рукоплескания и где кричали «браво»; все шумели, перебивали друг друга, но надо же было наконец дать отдохнуть дебютанту, измученному потрясениями прошлого дня, надо было дать покой отцу и матери, которые вероятно не менее его были утомлены вчерашними хлопотами, мучительным ожиданием рокового спектакля и, наконец, избытком радости. Смолкнувший на время уличный шум возобновился; ко мостовой начали снова дребезжать экипажи; на улице послышался людской говор; крики мясников, разносчиков и зеленщиков, с их обычными возгласами: «вот салат, шпинат, петрушка, огурцы зелены!» и проч. Поэтические восторги должны были уступить жизненной прозе, и одушевленная беседа и разговоры о будущих лаврах Мельпомены были заглушены профанами-зеленщиками.

На следующее утро, по обыкновению, собрался театральный люд на репетицию. Составились отдельные кружки актеров, актрис, танцоров и проч. Разумеется, о чем же им было говорить, как не о вчерашнем спектакле. Дебют новичка — дело не ежедневное: он всегда служит предметом толков, суждений и споров. Большая часть закулисных судей хвалили дебютанта; но тут, конечно, не могло обойтись без оппозиции; эту оппозицию составляли некоторые из учеников км. Шаховского во главе которых находился актер Брянский. Он имел некоторый авторитет между своими товарищами, во первых, как человек, учившийся кое-чему, а во вторых, он поступил на сцену из чиновников и вообще слыл за образованного и за умного малого [10]. Брянский, как и следовало ожидать, остался недоволен моим братом… Дело понятное: такой дебютант был для него не свой брата. По смерти Яковлева, Брянский занял решительно все его роли и сделался первым трагическим актером; так мудрено ему было равнодушно отнестись к будущему своему сопернику. Брянский и товарищ его по оружию, Борецкий [11] (тоже ученик князя Шаховского) были главными антагонистами вчерашнего дебютанта. Оба они не скупились на насмешки и по косточкам разбирали новичка. Небольшой кружок около них состоял из хора, который они налаживали на свой лад. Хор этот состоял тоже из учеников Шаховского. На меня, как на мальчишку, они, разумеется, не обращали никакого внимания и вот некоторая часть тех разговоров, которую мне тогда довелось случайно услышать:

— Ну, что ты скажешь о вчерашнем долговязом крикуне? — спросил один другого.

— Что-ж? Ничего… молодец… Чай 11 вершков будет. Настоящий преображенец первого батальона, еще с правого фланга… Его хоть в тамбур-мажоры; он, года через два, пожалуй и Лычкина [12] перерастет.

Кто-то из толпы, желая, конечно, польстить Брянскому заметил, что Давиду нечего бояться Голиафа.

— Да кто его боится? — возразил Борецкий. — По первому дебюту судить нечего; известно, что вчера преображенцы не положили охулки на руки: я думаю, все охрипли… сегодня на ученье и командовать не могут!

Этой остротой он, вероятно, хотел намекнуть на то, что Катенин, по его мнению, подсадил вчера своих однополчан, чтобы, поддержать своего ученика.

— Ну, да и публика наша хороша! — заметил кто-то. Ей, лишь бы только было новое лицо, она всему обрадуется… Никто и шикнуть не думал!

— Уж не говори! — прибавил другой — я вчера в этой трагедии от души посмеялся; все думал: кто кого перекричит? Дебютант публику, или публика дебютанта?

— Ничего, брат, молодо-зелено: прокричится еще, надорвется; а как спадет с голосу, так спадет и спесь. Видали мы этаких! Лучше бы Катенин поберег ученика для своего батальона: там он был бы на своем месте… Или хоть бы выпустил его дебютировать в «Илье богатыре»: вот эта роль как раз ему по плечу!

Еще несколько подобных шуточек было отпущено на счет учителя и ученика и все они сопровождались громким хохотом окружающей толпы. Я не сомневался, что и этот хор и его корифеи были настроены по камертону князя Шаховского и может быть даже все эти остроты были буквальным повторением его разговоров…

Грустно мне было все это слышать; я ушел за кулисы и старался не показываться противникам моего брата. Обо всем слышанном мною я, разумеется, не сказал никому из моих домашних. Впрочем, брат знал и прежде, что Шаховской, со своей партией явно не благоволит ему и не ожидал себе никакого снисхождения.

В начале двадцатых годов наша петербургская пресса была весьма ограничена: тогда издавалось всего две, три газеты и тоже не более трех журналов: «Сын Отечества», Северный Архив» и «Благонамеренный». В двух или трех газетах отозвались о дебюте моего брата с похвалою, но вскоре появилась так-называемая ругательная статья в «Сыне Отечества»; статья была подписана Александром Бестужевым (впоследствии известным писателем, под псевдонимом Марлинского), который был давнишний противник Катенина и принадлежал к партии Шаховского. На эту статью напечатал антикритику Андрей Андреевич Жандр и завязалась продолжительная полемика. Не имея теперь под руками этих статей, я, конечно, не могу судить, на чьей стороне оказался перевес.

Между тем, брат мой продолжал неутомимо работать и приготовляться ко второму дебюту, который для него был важнее первого, по многим отношениям. В первый дебют он играл в бенефис своего отца, который более 25-ти лет был известный актер, стало быть сын мог ожидать от публики некоторого снисхождения, к тому же и пословица говорит: «первую песенку, зардевшись спеть», да и вообще в первый дебют публика бывает не слишком взыскательна; второй же дебют непременно должен быть успешнее первого, чтобы расположить публику в свою пользу.

Всякий понимает, что к первому дебюту готовятся долго, стало быть дебютант имеет возможность выработать и приготовить свою роль так, чтоб исполнить ее с возможной отчетливостью.

Большую ошибку делает начинающий актер, если он на первый раз выберет себе блестящую роль, а во второй дебют окажется слабее; он тогда много проигрывает в мнении публики.

Так, например, было с актером Борецким: он дебютировал в Эдипе (трагедии Озерова); роль сильная, эффектная и, как говорится, благодарная: успех был блестящий, но зато он в этой роли как бы истратил весь запас своего дарования и не пошел далее: — во всех последующих ролях проглядывал тот же слепой Эдип; лучше этой роли он решительно ничего не сыграл в продолжении своей двадцатилетней службы.

Второй дебют моего брата был 13-го мая, в роли Эдипа (в трагедии «Эдип-царь», соч. Грузинцева). Эта роль считалась самою трудною из всего репертуара классических трагедий: она требовала много чувств, силы, мимики и пластики. В этой трагедии — Эдип, еще молодой человек; страшная, карающая его судьба ему еще неизвестна; он еще не знает, что он убийца своего отца и муж своей матери: обо всем этом он — узнает в продолжении трагедии; легко себе вообразить, каких сценических средств требуется от актера для выполнения этой сильной роли. В 5-м акте он является на сцену с выколотыми глазами и, осуждая себя на вечное изгнание из отечества, прощается со своими детьми.