Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

— Я хочу, чтобы пятьдесят тысяч итальянских предприятий работали как часы, — заявлял он и принимал меры для осуществления этой идеи.

Энтузиазм Муссолини передался многим министрам. Пытаясь сбалансировать государственный бюджет впервые за долгие годы, министр финансов Альберто де Стефани даже спал в своем кабинете. Эдоардо Торре, начавший проводить реформу на итальянских железных дорогах, несколько раз выезжал на различные станции и, если выяснял, что какой-либо поезд опаздывает, тут же снимал машиниста, заменял его машинистом резерва и на подножке паровоза на полной скорости мчался до станции назначения. В первую же неделю своего пребывания в министерском кресле Торре установил, что железные дороги несут потери от воровства, превышающие цифры 1915 года в три тысячи раз. Для решения проблемы он стал направлять с грузовыми составами охранников, появлявшихся как джины из бутылок при попытках грабителей вскрыть двери какого-нибудь вагона. В результате число ограблений резко снизилось, да и поезда стали приходить вовремя.

В качестве поддержки начинаний Муссолини рабочие государственной табачной фабрики, неапольского арсенала и римских армейских и морских складов провели сверхурочные работы, не требуя за это никакой платы. Более десяти тысяч писем получал он еженедельно от граждан, которые предлагали свою добровольную помощь. А один из отцов обратился с просьбой переменить королевским декретом имя своего сына с Ленин Эспозито на Бенито Муссолини Эспозито.

Луиджи Пиранделло, знаменитый драматург, будучи спрошенным о его мнении о событиях вскоре после марша на Рим, проворчал:

— Я знаю только то, что люди, приходящие к власти, хотят есть. Те же из них, кто помоложе, будут есть больше.

Когда Муссолини доложили о подобных высказываниях, он воскликнул:

— Я не из тех, кто лишь проходит через Рим. Я намерен оставаться здесь и править страной. Итальянцы должны подчиняться, и они будут подчиняться — даже если я буду вести борьбу не только против врагов, но и против друзей, даже против себя самого.

Выступая в качестве премьера на первом заседании палаты депутатов 16 ноября, он высказался в таком же духе. На скамьях, занимаемых депутатами-социалистами, было неспокойно. Даже места для публики были почти все заполнены чернорубашечниками, постоянно хватавшимися руками за рукояти кинжалов. Первые слова дуче, с которыми он обратился к ассамблее, стоя с руками упертыми в бедра и бледным от эмоций лицом, были проникнуты угрозой:

— Если бы была необходимость, я мог бы устроить в этом сером зале бивуак для моих чернорубашечников и прекратить деятельность парламента.

В зале стояла полная тишина, когда Муссолини, сделав театральную паузу, добавил:

— В моей власти было сделать именно так, но не таковым было мое желание. — Подождав реакцию собравшихся на эти слова (свою речь дома он репетировал целых три часа), дуче промолвил: — Во всяком случае, пока.

Затем он перешел к главному пункту своего выступления:

— Палата должна понять, что я могу распустить ее через два дня или два года. Требую передачи мне всей полноты власти.

И он получил всю полноту власти 275 голосами. Против были социалисты и коммунисты — 90 голосов.

— Я хочу поставить веху начала моей эры… подобно льву, наносящему удар своей лапой, — признался он в те дни Маргерите Заффарти и провел растопыренными пальцами по кожаной спинке стула.

Но не только в Италии Муссолини играл в то время своими мускулами. Когда в конце августа 1923 года генерал Энрико Теллини с четырьмя офицерами, принимавшие участие в качестве представителей итальянской части комиссии в демаркации границы между Грецией и Албанией, были убиты из засады на греческой территории, Муссолини тут же потребовал от Греции найти и наказать убийц и выплатить компенсацию в размере пятисот тысяч фунтов стерлингов, дав срок пять дней. Поскольку греки ограничились только извинениями, Муссолини направил эскадру итальянских кораблей для бомбардировки и захвата острова Корфу.

В первый, но не последний раз Муссолини выступил против созданной всего три года назад Лиги Наций, убежденный, что ни одна страна не должна превышать своих полномочий. И он выиграл схватку, так как Лига передала этот вопрос конференции послов, а та решила, что Греция должна заплатить требуемую сумму, а итальянский флот покинуть Корфу.

Уже в ноябре 1922 года Муссолини показал свое лицо и в международном плане: с дуче и Италией все должны считаться. По пути на Лозаннскую конференцию, которая должна была решить вопрос о послевоенном будущем Турции, Муссолини вызвал к себе в купе поезда Сальваторе Контарини, генерального секретаря по международным делам, и делегата конференции Раффаэля Гуариглия. Без всяких комментариев он передал им тексты телеграмм на имя французского премьера Раймона Пуанкаре и британского министра иностранных дел лорда Керзона.

Вечером оба этих государственных деятеля и Муссолини должны были быть почетными гостями на официальном банкете в гостинице «Бо Риваж» в Лозанне. Предварительно было решено, что Муссолини, прибывающий на 45 минут раньше парижского поезда, будет ожидать обоих на вокзале.

В его телеграммах шла речь об изменении этого плана. Муссолини сообщал, что сойдет с поезда в Территете, в ста километрах от Лозанны, на берегу Женевского озера, где и предлагал встретиться в привокзальной гостинице, отказавшись от банкета.

Ни один из репортеров, освещавших эту конференцию, не забыл момента, когда прибывшие на личном поезде Пуанкаре, он и Керзон выглядывали в недоумении из окон пульмановского салона, не видя Муссолини. Пуанкаре громко и возмущенно спросил:

— Где же этот ублюдок?

Примерно с полчаса длилась перебранка после того, как им были вручены телеграммы Муссолини. Отказаться от его приглашения значило проложить глубокую борозду между союзниками, а им было необходимо сохранить единый фронт против турецкой делегации. В молчаливой ярости Пуанкаре и Керзон направились в Территет на первую встречу с Муссолини, который ожидал их в фойе «Гранд-отеля» в утреннем костюме с большой черной тростью, подобно ирландцу, широко улыбаясь. Около него стояла целая фаланга молодых фашистов — его телохранителей.

Дипломаты старой школы, Пуанкаре и Керзон, были непривычны к тому, что даже во время их первой встречи и беседы в апартаментах Муссолини у двери стояли эти забияки со снаряженными карабинами в руках. В конце встречи они были вынуждены пообедать вместе с Муссолини в ресторане гостиницы. Когда же после этого оба направились к личному поезду, впереди их вышагивал оркестр бойскаутов в количестве двадцати человек, исполнявший фашистский гимн.

Контарини и Гуариглия после Корфу чувствовали себя на конференции вполне уверенно, да и Муссолини следовал традиционному курсу Италии в вопросах внешней политики — ориентации на Британию.

Приближенные скоро заметили слабое звено Муссолини — боязнь осмеяния.

— Когда я делаю ложный шаг или осознаю, что не владею ситуацией, — признался он как-то одной из своих приятельниц, — то начинаю нервничать, становлюсь злым и не могу даже спать ночью.

Когда Италия в 1924 году получила официальное право на владение Додеканесскими островами, Муссолини намеревался сразу же послать к ним военно-морскую эскадру для формального подтверждения этих прав.

— Но мы и так владеем ими уже десять лет, — запротестовал Гуариглия. — Если вы сделаете так, над нами будет смеяться весь мир.

Муссолини помрачнел, но от своего плана отказался.

Барон-Руссо, прекрасно знавший дипломатический протокол, придерживался такой же тактики.

Муссолини, несмотря на всю свою власть, оставался грубым романьольцем. В сорок своих лет он не имел подходящего утреннего туалета, фрака и лакированных туфель. Его гардероб как издателя «Иль Пополо» состоял из нескольких готовых костюмов. А модными он считал только свои гетры да котелок, который хранил как талисман.

— В мире остались только трое, кто носит их, — поделился он своей мыслью с Рашель, поклонницей Лауреля и Харди, как и он сам, — это я, Станлио и Оллио.