Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Девушки-пикетчицы на перекрестке сообщили журналистам, что это Чарли, и никто иной, вызвал разгул стихии.

Несмотря на катастрофическое бедствие, этим утром суд возобновил заседание в обычное время, и Сьюзен Аткинс заняла свидетельское место, чтобы обрушить на присяжных еще одно потрясение.

Первым вопросом, заданным Шинем своей клиентке, было: “Сьюзен, участвовали ли вы лично в убийствах Тейт и Лабианка?"

Сьюзен, на которой был натянутый на белую блузку темный джемпер, отчего она выглядела школьницей, почти ребенком, спокойно ответила на это: “Да”.

Хотя к этому моменту все присутствующие юристы уже знали, что девушки намерены выступить и “сознаться” (Фитцджеральд упомянул об этом в кулуарах неделю тому назад), присяжные и публика застыли в изумлении. Они переглядывались так, словно не верили собственным ушам.

Шинь затем попросил Сьюзен рассказать о себе — о ранних годах жизни, прошедших под знаком религиозности (“Я пела в Церковном хоре”); о смерти матери от рака (“Я не могла понять, почему она умерла, и это бесило меня”); об утрате ею веры; о проблемах в ее отношениях с отцом (“Он постоянно говорил мне: “Ты катишься под гору", поэтому я и покатилась"); ее опыте танцовщицы в стриптиз-клубе в Сан-Франциско; об инциденте с пистолетом во время ее ареста в Орегоне (“Я боялась змей”); о знакомстве ее с наркотиками, о посещении Хейт-Эшбери и о первой судьбоносной встрече с Чарльзом Мэнсоном.

Возвращаясь к преступлениям, Сьюзен показала: “Вся эта история закрутилась, когда я убила Гари Хинмана, потому что он собирался покалечить моего любимого…”

Судья Олдер объявил перерыв в заседании. Прежде чем покинуть место свидетеля, Сьюзен повернулась ко мне и сказала: “Взгляните, мистер Буглиози. Рассыпался весь клубок, дружище, весь мотив. Это было так глупо. Так скучно”.

После перерыва Сэди пересказала заново отредактированную версию того, как Хинман принял смерть. По ее словам, Гари наставил пистолет на Мэнсона, едва тот вошел, чтобы убедить Хинмана подписать "розовый бланк" на машину, за которую они уже отдали деньги. Мэнсон бежал, а Гари выстрелил, целя ему в спину. “У меня не было выбора. Он мог причинить страдания моему любимому. У меня был при себе нож, я подбежала к Гари и убила его… Бобби угодил за решетку за то, что совершила я”.

Прорехи в этой ее истории были размером с милю. Я помечал их себе, приберегая для перекрестного допроса.

После ареста Бьюсолейла, продолжала Сьюзен, Линда предложила совершить похожие убийства. “… И она велела мне раздобыть нож и одежду… Она сказала, что люди с Беверли-Хиллз кинули ее на тысячу долларов при покупке какого-то нового наркотика, МДА…”

Прежде чем покинуть ранчо Спана, сказала Сьюзен, “Линда дала мне немного ЛСД, а Тексу — СТП… Линда распоряжалась нами всю ночь… Никто не сказал Чарли, куда мы отправляемся или что собираемся делать… Линда бывала там раньше, поэтому знала, куда надо ехать… Текс словно взбесился, застрелил Парента… Линда вошла в дом… Линда отдала мне свой нож”. В этом месте повествования Дэйи Шинь раскрыл складной нож и попытался вложить его в руку Сьюзен.

Судья: “Немедленно положите нож туда, где он лежал!”

Шинь: “Я просто хотел уточнить размеры лезвия, Ваша честь”.

Сьюзен забежала вперед в своем рассказе. Она уже держит Шарон Тейт. “Тут вернулся Текс, посмотрел на нее и говорит мне: “Убей ее”. И я убила… Я просто втыкала в нее нож, пока она не упала, и тогда я снова воткнула его. Не знаю, сколько раз я ударила…” Шарон молила о жизни ради ребенка, и “я сказала ей: “Заткнись! Ничего не хочу слушать”.

Слова Сьюзен были нестерпимо холодны, но выражение ее лица по большей части оставалось открытым, даже почти детским.

Существует лишь одно выражение, способное описать контраст: он был невероятно непристоен.

Описывая убийство Хинмана, Сьюзен поместила на место преступления Лесли Ван Хоутен. Между тем у следствия не было ровным счетом никаких улик, подтверждающих ее участие в убийстве.

Описывая ночь гибели четы Лабианка, Сьюзен внесла дополнительные поправки в список действующих лиц. Мэнсон не поехал, сказала она. Машину вела Линда; это Текс первым проник в дом Лабианка; это Линда объяснила Тексу, Кэти и Лесли, что им делать; это Линда предложила убить актера в Венисе. А когда они вернулись на ранчо Спана, “Чарли мирно спал в доме”.

Столь же неправдоподобна была новая порция выдумок. Сьюзен заявила, что обвинила в преступлениях Мэнсона в разговоре со мной и в показаниях перед большим жюри, потому что я обещал в этом случае лично проследить, чтобы никто из подсудимых, включая и Чарли, не был приговорен к смертной казни.

Наилучшим опровержением этому бреду была запись, сделанная Кабальеро задолго до нашей первой встречи с Сэди. Там, на магнитофонной ленте, Сьюзен с тем же успехом обвиняла Мэнсона в убийствах.

Описывая наше знакомство, Сэди сказала: “Потом вошел Буглиози. Мне кажется, он был одет примерно так же, как и сейчас, в серый костюм с жилеткой".

В.: “Это происходило в 1969 году, верно?”

О.: “Правильно. Он выглядел тогда гораздо моложе”.

Да, все мы прошли через очень многое за эти четырнадцать месяцев.

Затем Шинь стал расспрашивать Сьюзен о Коротышке! Я попросил разрешения подойти к судейскому столу.

Буглиози: “Ваша честь, я поверить не могу в происходящее. Теперь он разглагольствует о Коротышке Шиа!” Повернувшись к Дэйву, я заметил: “Ты вредишь сам себе, привлекая сюда новые убийства, да еще вредишь и соответчикам!” Олдер согласился со мной и предупредил Шиня, чтобы тот проявлял чрезвычайную осторожность.

Я был обеспокоен тем, что в случае, если бы Шинь продолжал свои расспросы, постановление суда могло быть опротестовано при подаче апелляций. Какой смысл адвокату заставлять клиента сознаваться в убийстве, в котором его даже не обвиняли?

Перекрестный допрос перешел к Фитцджеральду. Он спросил у Сьюзен, почему погибли пятеро человек в доме на Сиэло-драйв.

О.: “Потому что я посчитала, что вытащить моего брата из тюрьмы — хорошее дело. Я и сейчас думаю, что была права”.

В.: “Мисс Аткинс, был ли кто-то из этих людей убит в результате выплеска ненависти или неприязни, которые вы могли ощущать по отношению к ним?”

О.: “Нет”.

В.: “Чувствовали ли вы хоть что-нибудь, какие-то эмоции, по отношению к кому-либо из этих людей — Шарон Тейт, Войтеку Фрайковски, Абигайль Фольгер, Джею Себрингу, Стивену Па-ренту?”

О.: “Я ни с кем из них не была знакома. Как я могла чувствовать какие-то эмоции по отношению к людям, которых даже не знала?"

Фитцджеральд спросил у Сьюзен, не считает ли она эти убийства совершенными из сострадания?

О.: “Нет. Между прочим, я вроде говорила Шарон Тейт, что не испытываю к ней жалости”.

Сьюзен объяснила затем, что считала свои действия “правильными в тот момент, когда я делала это”. Она знала точно, поскольку, когда делаешь что-то правильное, “это очень хорошее ощущение”.

В.: “Как может быть хорошим делом убийство кого бы то ни было?”

О.: “А как это может оказаться плохо, если убиваешь с любовью?"

В.: “Раскаивались ли вы в содеянном?”

О.: “Раскаивалась? В чем-то, что было для меня правильно?”

В.: “Вы вообще когда-нибудь ощущаете уколы совести?”

О.: “Совесть? Она колется только тогда, когда делаешь что-то неправильное. Нет, я не чувствую себя виноватой”.

Фитцджеральд выглядел побитым. Выявив полное отсутствие раскаяния у своей клиентки, он уже не мог убедительно доказывать впоследствии, что та еще может исправиться, загладить свою вину перед обществом.

Мы попали в очень необычную ситуацию. Совершенно внезапно, уже в ходе определения наказания, спустя долгое время после того, как присяжные признали четверых подсудимых виновными, я в некотором смысле был вынужден сызнова доказывать вину Мэнсона.

Если бы я провел перекрестный допрос слишком уж тщательно, могло показаться, что я сам не считаю, что убедительно доказал правоту Народа. Если же я провел бы поверхностный допрос, тогда сомнения в виновности этих людей могли остаться у присяжных, когда те удалились бы на совещание, — и тогда это повлияло бы на их решение. Таким образом, мне приходилось действовать крайне осторожно: я должен был пройти меж каплями дождя, не замочив одежды.