Иван Ефремов

Иван Антонович был человеком, умеющим создавать удобства и продумывать мелочи быта. На даче вдовы Ферсмана, в гараже, он увидел банки из-под растворимого кофе с гвоздями. Банки были закрыты, из-под каждой крышки свисало на ниточках по одному гвоздю — чтобы не открывать банки в поисках гвоздей нужного размера. Это приспособление совершенно сразило Ефремова. Он и сам был внимателен к мелочам, но это — высший пилотаж.

А. М. Григорьев, переводчик, принятый у Ефремовых как свой человек, вспоминал: «Никогда не забуду одной нашей встречи в конце 60-х годов. Это было летом. Мы сидели в крохотной кухоньке и пили чай. Отпив чаю, мы почему-то затронули вопросы кулинарии (наверное, потому что с продуктами тогда было не ахти. Всё надо было доставать, иногда выстаивая долгие очереди). Тасенька раздумывала, что готовить на обед, и принесла поваренную книгу, о которой в те годы ходили только слухи. Это была книга Молоховец «Советы молодым хозяйкам». Она начала зачитывать вслух отрывки из книги. Услышав слова «Если вам нечем угостить…» и так далее (продолжение всем известно [310]), мы с Иваном Антоновичем начали хохотать. Остановить нас было невозможно. Каждый новый совет вызывал новые приступы хохота. А когда мы дошли до изготовления экономичных напитков бочками, пришлось чтение прекратить, иначе Ивану Антоновичу могло стать плохо с сердцем». [311]

Ефремова часто просили о помощи, причём иногда в самых неожиданных ситуациях. Однажды он учил знакомую женщину… рожать! Предыстория этого была драматической: одна знакомая, редактор, съев некачественной колбасы, заболела ботулизмом. Диагноз поставили поздно, когда нашёлся врач, сталкивавшийся с этой формой заболевания только в Западном Китае. Лечение оказалось крайне тяжёлым, организм был истощён. Тем не менее после выздоровления молодая женщина забеременела и, опасаясь за ребёнка и боясь родов, впала в депрессию. В этом состоянии и пришла она к доктору биологических наук Ефремову. Иван Антонович объяснил ей, как протекают роды, какой будет последовательность мышечных сокращений и сопутствующие им психические состояния, а затем составил индивидуальный комплекс профилактических упражнений. Теория была успешно проверена практикой, родилась здоровая девочка…

Накануне 1970 года Ефремов вновь обратился к индийским предсказаниям. 1970,1971 и 1972 годы ожидались плохими, особенно последний. Затем начнётся постепенный подъём с пиком благополучия в 1977 году. Пережить бы тяжёлый период…

Летом 1970 года, после получения из типографии «Часа Быка», Ивану Антоновичу не удалось уехать на дачу. На июль в Ленинграде было запланировано крупнейшее мероприятие — Международный анатомический конгресс. Такие конгрессы проводятся раз в пять лет, заявленная их цель — уточнение анатомической номенклатуры, но подлинное значение — в свободном общении учёных разных стран. В СССР собирались приехать около 2700 учёных из пятидесяти семи стран, в их числе — американский профессор А. Ш. Ромер, общепризнанный корифей палеонтологии позвоночных, который обязательно хотел повидаться с Иваном Антоновичем. От Ленинграда до Москвы — всего-то ночь пути! Но у Ромера было разрешение только на посещение Ленинграда, и о приезде его в Москву пришлось хлопотать особо. Э. К. Олсон, давний друг Ефремова, тоже собрался с женой в СССР в качестве туриста. Главной целью поездки, о которой он мечтал два года, была встреча с Ефремовым.

Оба гостя посетили Палеонтологический институт, днём осматривали коллекции музея, но вечерний приём был негласно перенесён в квартиру Ефремова.

Иван Антонович и Таисия Иосифовна в это время отдыхали в «Узком». Они хотели организовать обед в честь гостей прямо здесь — подобные приёмы практиковались в этом дорогом академическом санатории. Но на этот раз администрация почему-то запретила проводить такую встречу, и Ефремовы срочно вернулись в Москву.

Угощать американцев в условиях тотального дефицита продуктов и не ударить в грязь лицом — дело хлопотное и материально обременительное. Ефремов, уже больше десяти лет не считавшийся работником ПИНа, принял на себя бремя научного представительства. Тася принялась хлопотать об обеде, помня о кулинарных предпочтениях гостей. Купила на рынке парной телятины, свежих овощей и фруктов. С кухни доносились аппетитнейшие запахи — готовила она превосходно.

Иван Антонович не раз со смехом вспоминал, как в прошлый приезд Олсона они вместе обедали у Орлова. Затем с Олсоном вернулись домой, в Спасоглинищевский переулок, — голодные, и Иван Антонович с надеждой спросил:

— Поесть что-нибудь есть?

Гости с жёнами — Ромер с Руфью и Олсон с Лейлой — приехали почти одновременно. На груди у Ромера красовался значок со схематичным золотым изображением земного шара на тёмно-синей эмали, с цифрами «IX» и «1970» и названием конгресса на латинском языке. Слева, колонкой — слово «Ленинград» по-русски и латинскими буквами, справа — памятник Ленину на трибуне. Ленин-то вроде не имел отношения к анатомии, но тут уж так совпало: в год столетия вождя всё имело ленинскую атрибутику.

При тройственной встрече докторов наук присутствовал и один без пяти минут доктор — Пётр Константинович Чудинов.

На лицах гостей ощущалось довольство, которое возникает от спокойного, устойчивого существования. Ефремов же ощущал, что в его жизни многое держится на честном слове, в том числе материальное благополучие. Но достойно принять гостей — святое дело.

Беседа шла на английском языке. Ромер, внимательно присматривавшийся к своему знаменитому коллеге, спросил:

— Почему вы не бываете на зарубежных конгрессах?

— А вы как думаете? — отбил вопрос Иван Антонович.

Руфь стала цеплять Ивана Антоновича темой дискриминации евреев в СССР, о которой трубила антисоветская пропаганда. Ефремов ответил с усмешкой, что в их академическом доме он, русский, живёт на втором этаже, под ним, на первом этаже, в точно такой же квартире — русские, а на третьем — еврейская семья. Чуть выше, в их же подъезде, в четырёхкомнатной квартире — евреи.

Руфь продолжала твердить своё, и тогда Иван Антонович привёл её на кухню — с окном, выходившим во двор, где были припаркованы машины.

— Вот машины — видите, на них ездят и русские, и евреи, и все машины одинаковые.

Олсон, неплохо знавший русский язык и даже одолевший русский текст «Дороги ветров» с его образностью и речевым богатством, много шутил, Иван Антонович не отставал. Обстановка была самой непринуждённой. Прощаясь, Ромер, немного прищурившись, сказал:

— Теперь я понимаю, почему вы не бываете за границей. Вы слишком… неручной.

После отъезда американцев Иван Антонович чувствовал желание уединиться. Он осознавал, что устаёт теперь от психологической нагрузки гораздо больше, чем прежде. Хотелось вернуть рождающейся книге потерянное в хлопотах время. Не хватало сил на исполнение всех задуманных планов, и оттого в минуты тишины подкрадывалась печаль, и так ценны были часы, когда легко работалось.

Продолжали уходить из жизни друзья и коллеги. Умер антрополог Михаил Михайлович Герасимов, ушёл из жизни палеоихтиолог Дмитрий Владимирович Обручев, знакомый Ивану Антоновичу с первого дня работы в Геологическом музее.

А. Ф. Бритиков метко характеризовал время: «Волна общественного оживления пошла на убыль, и только цены на коньячно-водочные изделия да на нейлоновые сорочки напоминают, какую мышь родила гора Реформации…» [312]

То российское, что с юности было дорого и мило, исчезало, оставаясь почти на грани небытия. Привычное заменялось иным, может быть, и лучшим, но чужим и жёстким. Это тревожило, заставляло ценить каждую каплю жизни. Например, вот эти золотые берёзовые аллеи «Узкого», куда удалось поехать в сентябре, после загруженного делами лета.

В октябре человеческий вал вновь повалил в квартиру Ефремовых. Все попытки сократить количество посещений помогали мало, и работа над эллинской повестью вновь застопорилась. Задержка вызывала раздражение, предчувствие чего-то липкого, гадкого обволокло сознание.