Унтиловск

И вот уже меня отвлекают от наблюдений моих. Пылающий Редкозубов трубным голосом пригласил гостей к столу, причем я по глупой поспешности сел раньше времени и тут только заметил соседок моих: слева - старшую Агнию, пахнущую тараканами и пудрой, справа - супругу Ионы. Обе кусали губы: первая от кокетства, вторая из ревности, ибо Иона, накладывая гостье на тарелку, такое выделывал с лицом своим, будто на гармошке играл. Я перекинул глаза на странного редкозубовского знакомого, все продолжавшего есть и есть с педантичностью мясорубки. И тут услышал я явственный шепот моей соседки слева, показывавший, что в ее обычае брать быка прямо за рога.

- Как вас зовут? - спросила она, нагибаясь ко мне, причем я почти уткнулся длинным носом своим в жилистую и сухую ее шею.

- Меня зовут Павлом, - отрезал я.

- А я сегодня без корсета, - подумав, сказала она.

- Отчего ж это вы так? - покосился я, скрежеща зубами.

- А я когда в плохом настроении, всегда без корсета! - улыбнулась она. И тут мое удивление превзошло все меры отвращения моего - я прекрасно различил пожатие моего колена.

- Виноват, это моя коленка, - почти визгнул я Агнии.

- Это не я, - испугалась та.

- Это я, извиняюсь, - сказал редкозубовский приятель, просовываясь через Агнию ко мне. - Не дадите ли мне хвостик?

- Какой хвостик? - Я тупо поводил глазами, подозревая нарочное издевательство.

- Рыбки вон той... рыбий! - очень вежливо, но грубым голосом пояснил он.

Со смущением я прислушивался к начинающимся разговорам. Гости вели беседу попарно и так тихо, точно опасались подслушиванья, но я обострил слух. Ларион упрашивал Илью не стесняться его присутствием, но по лицу Ильи было видно, что он думает о нем столько же, сколь о ножке своей кровати. Младшая Агния, волнуясь и хорошея до чрезвычайности, выспрашивала у Раисы, в моде ли теперь вельветовые платья с гипюровыми воротниками. Манюкин, весь горя, повествовал о чем-то Буслову, а тот деланно улыбался и хрипел:

- Ну-у врё-ошь! Бекасиной, брат, дробью дупеля на сто шагов не возьмешь...

- Ей-богу взял! - рвался Манюкин.

Радофиникины, мудро пренебрегая разговором, поглощали яства, сгроможденные на стол. Тут были и грибки, и рыбки, и страннейшие паштеты из чего-то оленьего, плоды хитрейшей выдумки, изобретательного Ильи. Сам он сидел за самоваром, очень похожим, к слову сказать, на хозяина: такие же впадины в облезлую никелировку, такая же смешная длина; даже формой ручек, обезображенных унтиловским лудильщиком, слишком дерзко любившим красоту, напоминал он хозяина. Жареная птица, утопавшая в морошковом варенье, украшена была флажком, а по флажку надпись: "Увлечение приносит нам наслаждение". На обороте же: "Кушайте меня, я мягкий". Ни одной закуски не было без какого-нибудь выверта, так что вполне понятно было мне Ионино любопытство к съедобной части вечера. Илья спросил Раису о причинах отсутствия ее мужа. Она замялась, и уши ее немножко затлели. Я же, размышляя об одной из своих догадок, проворонил начало завязавшегося разговора.

- Вот болею все, - скорбно произнес Пресловутый, легко и просто разгрызая птичью голову и высасывая содержимое. - Ходячий нерв болит! прибавил он уже при полной тишине.

- Это у вас идея только, а вы здоровы, - осмелился Илья.

- Да, болею все! Разрежьте мне горло, и вы увидите, - придал голосу звенящую твердость Пресловутый и брыкнулся под столом. Лицо его отобразило короткую вспышку негодования. - И вот из этого я выношу, что всякая наука ни к чему. Говорю это вам как ученому человеку. Вы хотя и проходили науку, а ходите при рваных локтях-с! - Впрочем, относя свои слова к Манюкину, Ларион поглядывал и на Буслова, и на его бывшую жену.

- Позвольте, - искривился Манюкин, зеленея в щеках, - я не умею выделывать серебряных рублей!..

- Серебряные рубли... - сощурился Пресловутый, самодовольно приглаживая виски. - Дворянством своим кичитесь. Не кичитесь, каждый сам себе дворянин. А чего-с. Вашему деду рвали ноздри? А нашему рвали, железом-с, без остатка-с! Мы, бывало, в Сибири уже, "дедушка, - спросим, а где у тебя носик?" - а носика-то и нету! Ну-с, кто вострей? Молчите. Мы на чистоте деньги делаем, по пятому колену-с. И животы мы никому не лижем, а сидим себе в подвальчиках...

- Ларион Петрович! - взмолился Илья. - Тут же дамы, а ты про животы.

- Молчи, ты льешь чай на скатерть! - брыкнулся Ларион, попав, видимо, на своего конька. - И потом, сколько вас? - в пароксизме наступательного неистовства шипел Ларион. - А нас всего семнадцать на всю Россию - поняли? Найдите и спросите: кто у вас третий по счету? И вам ответят про меня! Однако вот болею и наука не может исцелить меня. Я пришел к нему... Ларион едко похохотал, фортеляя под столом ногами, - прихожу к нему, а он велит мне проглотить сто пилюль... Сто пилюль третьему в России человеку!

- Однако, хоть вы и порицаете науку, сами-то вы учились же чему-нибудь! - подольстился Радофиникин.

- Это не наука, а обучение делу! - кричал Пресловутый, яростно брыкаясь. - А какая теперь наука! Травки собирают по полям да жучков через задний проход случают!..

- Ну уж это в некотором смысле, - весь багровый от стыда за гостя, воскликнул хозяин, выкидывая руки над головой. - Ларион Петрович... такие слова... Дамы... конфузно...

- Говори слитно и не махай руками, - строго велел Пресловутый. - Что, ты хочешь сказать...

- Нет, так нельзя... Виктор Григорьич, воспретите же...

- Ну да, - откликнулся Иона, но не договорил и громко обернулся к супруге. - Чего ты меня щипаешь? Не щипай...

И тут растерянность наша сменилась смехом. Ларион в последний раз брыкнулся под столом, и оттуда послышался сухой лай бусловского Хвака. Выскочив из-за стола со смятенным лицом, Ларион отмахивался носовым платком от наседавшего на него бусловского пуделя. Скандал, набухавший все время вечера, теперь взорвался и грозил разнести в клочья редкозубовское счастье в самом его зарожденье.

- Ага, так! - вскричал Ларион, всем естеством своим выражая гнев. - Ты зазвал меня, чтоб насмехаться, и травишь меня зверями! Он кусает мои больные ноги, а ты молчишь... пьянствуешь и молчишь! Убей собаку, убей! Она закусает меня!.. - В таком крике исходил Пресловутый, третий в России человек, и все мы восхищенно молчали.

Но Илья только пучил глаза на Хвака, потешавшегося ото всей собачьей души; он пучил их, точно собирался вылезти через них наружу...

- Кусай, кусай, Хвак! Кусай хитрого дядю за ноги! - прокричал я, топая ногами от удовольствия.

- Хвак, Хвак!.. - надрывался Буслов. - Ведь у тебя даже и зубов нету!

- Пыпаш... а ты его ногой. Полосни его, пыпаш, ногой! - шипела старшая Агния, наливаясь как бы лиловой жидкостью; младшая же стояла с опущенной головой, и руки ее заметно дрожали.

- Хорошо же, - сказал Ларион, едва надоело Хваку стращать Пресловутого. - Я не желаю родниться с таким... Я ухожу. Кто проводит меня? - И глядел на Буслова, косясь вместе с тем и на Илью.

Но Илья созерцательно уставился в собственное отражение в самоваре.

- Нынче склизко. Я упаду и прошибу себе голову, - вторично намекнул Ларион, держась уже за скобку двери.

- Нет, сегодня снежку подвалило, - и, отведя занавеску, показал на падавший в темноте снег. - Идти будет мягко.

- Дочки проводят, - сказала Радофиникина с набитым ртом.

И опять Илья был молчаливей Лотовой жены, а Ларионовы дочки уже пробирались к дверям.

- Ну, прощайте, надсмешники! - с уничтожающей мягкостью бросил Пресловутый, и враз не стало ни его, ни его приплода.

Илья сорвался с места и полетел в прихожую, едва хлопнула дверь. Выйдя тотчас же вслед за ним, я нашел его как бы в раздумье.

- Все кончено, Паша! - торжественно объявил он мне. - Так отлично началось и так смешно кончилось. Я ведь подавлен, расстроен до мозга костей... - отчаянно вырывалось у него.

- Любовь, милый, любовь. Любовь, миленький, что бес. Она горами двигает! - вспомнилось мне как будто из Священного Писания.