Тени в переулке

Я беру его, протираю, кладу в карман. Кто его знает, а вдруг принесет?

«МАЛИНА»

Я уже начал забывать об этом. О двух черных годах своей жизни. Не вспоминал о них – и все дела. Но начал смотреть сериал «Московская сага», и словно через полвека вернулось ко мне необъяснимое ощущение тревоги.

Мой отец всю свою жизнь работал за границей, где весьма удачно, как мне потом говорили, интересовался чужими секретами, и хорошо знал, что на родине «отблагодарить» могут по-разному. Возвратившись домой, он был готов к тому, что его могут посадить. Но арестовать отца не успели, он застрелился, спасая семью от этапа в далекую Колыму. Тем не менее семья была взята в разработку.

Меня и мать таскали к следователям МГБ. Мать допрашивали даже на Лубянке, меня такой чести не удостоили, и работали со мной люди из Свердловского райотдела МГБ.

Вызывали на допрос, а потом несколько месяцев не трогали, и я был уверен, что все закончилось и летом я смогу поступать в институт.

Но через несколько месяцев меня опять вызывали в райотдел и все начиналось заново. Допрашивал немолодой подполковник Алексей Степанович, которому, видимо, надоело это бесперспективное дело – он поил меня чаем из термоса и угощал домашним печеньем.

Копали по двум направлениям: кто посещал нашу квартиру и о чем говорил отец по телефону.

Надо сказать, что вырос я на Тишинском рынке и именно там закончил среднюю школу жизни, а высшее образование получал на московском Бродвее.

С малых лет я точно знал, что операм надо «гнать порожняк» и находиться в «полном отказе».

Этому меня учил и мой дядька, а он, как классный опер, в таких делах разбирался.

– Спаси тебя бог назвать хоть какое-нибудь имя, – говорил он, – ты вполне можешь подвести невиновного человека под срок.

На допросах я отвечал, что при мне приходили только родственники и больше никого я не видел, а с кем и о чем мой отец говорил по телефону – понятия не имею.

Алексей Степанович записывал мои ответы, они, как и вопросы, были в разных интерпретациях, я расписывался, допивал чай, и дежурный провожал меня до выхода и возвращал паспорт.

Но однажды, когда меня снова вызвали, не было ни Алексея Степановича, ни чая. За столом сидел молодой мужик, лет тридцати.

Вопросы были те же самые, и я отвечал по-накатанному.

– Больше ничего не помнишь? – спросил следак.

– Нет.

– Ну иди в соседнюю комнату, вспоминай.

Соседняя комната была небольшой. У окна стоял обшарпанный канцелярский стол, на нем графин с водой и желтоватыми подтеками на стекле.

Было десять тридцать утра, я сел и стал ждать.

Время шло. Постепенно темнело окно. Вошел старшина и зажег лампочку под потолком.

– Если хочешь покурить, – сказал он мне вполне миролюбиво, – иди в туалет.

Я пошел в туалет.

Вернулся в комнату, и опять потянулось время. Следователь появился только в двадцать два часа и пригласил меня в свой кабинет.

– Вспомнил?

– Мне вспоминать нечего.

– Ну иди пока. Паспорт тебе дежурный вернет.

Я вышел из райотдела на улицу Горького, как всегда в это время полную веселого народа, фланирующего по московскому Бродвею. Из автомата позвонил матери, сказал, что я на воле, и пошел к дому.

Не было в этот вечер настроения вливаться в веселую толпу.

Я свернул в Козицкий переулок и у ворот сквера на Вахрушенке встретил своего кореша Женьку, который вместе со мной тренировался в «Пищевике».

– Ты откуда?

– От следака.

– Да на тебе лица нет. Пойдем выпьем.

– Я в кабак не хочу.

– А зачем в кабак? Пойдем к хорошим людям. Есть здесь одна хата, по-нашему «малина».

Женька был представителем серьезной вахрушенской семьи. Отец его отбывал срок за сейфы, брат только что освободился, да и сам мой кореш тянул срок в свое время по малолеткам.

Мы прошли лабиринтами Вахрушенки, вошли в подъезд и поднялись на третий этаж. Женька постучал в стену рядом с дверью, словно отбил сигнал морзянки. Дверь отворилась, на пороге стояла знакомая мне до слез продавщица знаменитых печеных пирожков в Елисеевском магазине.

– Здравствуй, тетя Оля, – сказал Женька, – я с кентом пришел.

– Заходите, а кента я твоего прекрасно знаю. Он у меня каждое утро пирожки покупает.

До этого я видел «малину» в фильме «Путевка в жизнь». Грязная комната, стол, заставленный бутылками и закуской, пьяные воры. В квартире тети Оли было уютно и чисто.

– Кореш мой с допроса, – пояснил Женька, – весь день не жравший.

– Идите на кухню, я вам яичницу с колбасой сделаю.

Мы сидели на кухне, ели извозчичью колбасу и пили марочный портвейн «Южнобережный». В других комнатах были какие-то люди, играл проигрыватель, на кухню доносился голос Вадима Козина.

– А там кто? – спросил я Женьку.

– Серьезные люди.

Мы продолжали есть колбасу и пить портвейн. С каждым стаканом на душе становилось легче и спокойнее. На кухню вошел старый блатной авторитет дядя Миша Ключарев, по кличке «Мишка Ключ».

Он сел с нами, налил вина и спросил меня:

– Тебя, мне Женька говорил, чекисты прессуют?

– Есть немножко, но я пока в отказе.

– А им до фени, в отказе ты или в сознанке. Они коту пришьют волчьи уши и докажут, что он лесной хищник. А идти на зону по 116-й пополам, парень, дело стремное. Если хочешь, я тебя с хорошими людьми сведу. Пойдешь с ними на скок, а если, не дай бог, мусора заметут, на зону двинешь как солидный человек с хорошей статьей. Ты парень сильный, не дурак, вполне можешь в авторитеты выйти.

Перспектива была, конечно, заманчивая. Хоть здесь передо мной открывалась широкая дорога к высокому положению в определенном обществе. Но я, несмотря на радужное будущее, ушел от ответа на это столь лестное предложение.

Мы так и не договорили – на кухне появились две центровые красавицы – Рита и Нина. Одна – яркая блондинка, а вторая – брюнетка. Я их прекрасно знал. Они все время гуляли в ресторане «Аврора» с цеховиками. И, как я потом понял, наводили братву на их квартиры.

Брюнетка Нина плотно села в 52-м году, а Рита в 55-м вышла замуж за знаменитого адмирала, стала бывать на приемах в Кремле и превратилась в весьма модную и роскошную номенклатурную жену.

Больше мне не пришлось бывать на «малине» тети Оли. Мой кент Женька спалился и поехал на зону в Карелию, да и моя жизнь резко изменилась.

Потом, через десять лет, мне несколько раз приходилось выезжать с опергруппой на самые разные блатхаты. От обставленной антикварной мебелью квартиры в центре до вонючих полуподвалов на Таганке.

И я убедился в одном: те, кому надо, знают все московские «малины», но не трогают их, потому что именно там можно проводить самые интересные оперативные мероприятия.

Так повелось с тех былинных времен, когда на Руси начал работать уголовный сыск.

Десятого сентября 1916 года, когда на улице уже смеркалось, в Московской сыскной полиции раздался звонок. Телефонировали из магазина «Ювелирная торговля Митрофанова», что на Цветном бульваре в 19-м номере. Надзиратель сыскной полиции, работавший в участке, в который входил Цветной бульвар, сообщил, что магазин ограблен.

Дело было непростое, поэтому начальник сыскной полиции Маршалк послал туда лучшего криминалиста, своего помощника (по нынешнему – зама) коллежского советника Андреева, полицейского фотографа и дактилоскописта.

Когда Андреев приехал в магазин, то увидел несметное число полицейских чинов, звенящих шпорами и мешавших друг другу. Он попросил лишних удалиться и начал вести дознание.

В кабинете сидел одуревший от горя и ужаса хозяин ювелирной торговли Герасим Андреевич Митрофанов, дверь в соседнюю комнату, где стояли сейфы, была распахнута, а массивные железные ящики пусты.

Из сбивчивого рассказа перепуганного хозяина Андреев уяснил, что пару часов назад в магазин вошли два офицера лейб-гвардии Литовского полка. Один носил погоны поручика и имел адъютантский аксельбант. Второй – капитан.