Сердцевина яблока: Демифологизированная история The Beatles

Но были фирмы, пренебрегавшие такой формальностью, как приобретение лицензий, и тогда Seltaeb начинала против них судебные тяжбы. Удачливый президент Seltaeb Николас Бирн оставался невозмутим. Принимая журналистов в отеле «Плаза» и попивая шампанское, он отказывался предсказать, сколько денег заработает его компания, и не хотел говорить, сколько он отчисляет самим Beatles.

Судя по всему, Брайану Эпштейну не нравилось, что Seltaeb и Stramsact загребают слишком большие суммы. В июне 1964 года он заключил новое соглашение со Stramsact, по которому доля Nems увеличивалась с 10 до 45 процентов. Вскоре после этого отношения между Nems и компаниями, которым она предоставила право выдачи лицензий, заметно ухудшились. Nems обвинила Seltaeb и Бирна в том, что они якобы не выполняют соглашение об отчислениях в пользу Nems. Бирна обвинили также в том, что он потратил 100 тысяч долларов из общих доходов Seltaeb в своих личных целях — оплачивал аренду, лимузины, отели и даже открывал банковские счета для своих подружек.

Бирн отверг все эти обвинения и в свою очередь предъявил Nems иск на 5 миллионов долларов, обвинив компанию в предоставлении лицензий не оговоренным в контракте лицам. Речь шла о Дэвиде Джекобсе, британском театральном адвокате, друге Эпштейна (он покончил с собой через несколько месяцев после смерти Брайана). Нат Вайс говорит, что Джекобс передал дела своему помощнику, а тот что-то напутал.

Судебные заседания шли одно за другим. В конце концов Брайан проиграл, его иск был аннулирован, и суд постановил, что Nems должна выплатить Seltaeb 5 миллионов долларов. Потом это дело замяли, но появилась новая проблема. Как раз в это время организовывалась Northern Songs — компания, которая должна была издавать музыку Beatles, и Брайану посоветовали не затевать новых процессов, а вместо этого договориться с оппонентами полюбовно. Кончилось тем, что оппоненты Nems получили менее 100 тысяч долларов в качестве компенсации за несправедливые обвинения. Все эти лицензионные дела и связанные с ними судебные тяжбы Джеффри Эллис называет «ярким примером печального результата таких ситуаций, когда нет никакой возможности заниматься всеми делами сразу и потому нельзя уследить за всем».

«Лицензии принесли кое-какой доход, но он мог быть куда выше, — говорит он. — У Брайана были профессиональные советники, но они никуда не годились».

Настоящие деньги пошли, когда Beatles стали играть на стадионах Америки. За свое первое выступление на стадионе «Ши» в Нью-Йорке они заработали 180 тысяч долларов. Этот концерт стал подарком и для его устроителя — Сида Бернстайна.

«Мы заключили эту сделку в январе 65-го по телефону, — рассказывает Бернстайн. — Я договорился с Брайаном, что Beatles получат 100 тысяч долларов или 60 процентов от сборов. Я долго молчал об этом концерте, потому что Брайан просил не начинать рекламу до 10 апреля. В этот день я объявил о предстоящем концерте, и с этого момента телефон в моем кабинете трещал не умолкая. Формального контракта я не имел, у меня не было и ста тысяч. Да что там — у меня не было и десяти: я был на мели, потому что много потерял на других шоу. Концерт в “Карнеги Холл” год назад всего лишь помог мне расплатиться со старыми долгами. Я просил Брайана заключить формальный контракт, но к тому времени, когда он мне снова позвонил, у меня уже было 180 тысяч долларов от проданных билетов. Брайан запросил 50 тысяч сразу и еще 50 тысяч за месяц до августовского концерта. Когда он прислал мне контракт, я перевел на его счет все 100 тысяч сразу. Это его крайне удивило. А все очень просто: 56 тысяч человек купили билеты. За 28 минут криков и визгов, сквозь которые музыка Beatles едва пробивалась, они заплатили свыше 300 тысяч!»

Через несколько лет, когда Beatles оплакивали свое финансовое состояние, Бернстайн предложил им миллион долларов за одно выступление в Америке. Они отказались: их больше не интересовали выступления перед публикой — три года гастролей достаточно измотали их. Одним из тех, кто «изматывался» вместе с Beatles, был их персональный помощник Нил Аспиналл. Правда, он признается, что все это ему очень нравилось — он был молод и энергичен, — но сейчас он ни за что не согласился бы пережить все это снова.

«Я объездил весь свет, но у меня очень странные впечатления, — говорит он. — От Японии, например, осталось только воспоминание о концертных залах и дороге в аэропорт. Нью-Йорк представляется мне гигантским шкафом, где хранятся документы всего мира, а в Цинциннати я хоть и был, но не могу вам сказать, где это и что это. В каждом городе по одному дню. У тебя есть девочки и все остальное. Потом другой город — и все повторяется. Страшное однообразие. В самолете мы убивали время, играя в карты. Эти игры часто оказывались самой приятной частью турне. Брайан любил повышать ставки раз этак в пять, чтобы напугать своих партнеров. Однажды мы ехали в Мюнхен на поезде, играли в карты, и он проигрывал мне что-то около ста фунтов. Уже подъезжая к Мюнхену, он захотел быстро отыграться. Вытащил свою зажигалку и говорит:

— Слушай, эта штука стоит сто фунтов. Давай удвоим ставки — или мы квиты.

Я было отказался, но Дон Шорт, репортер из Daily Mirror, все подначивал Брайана, и мне пришлось согласиться. Брайан проиграл свою зажигалку. Тогда он снял золотые часы.

— Слушай, — говорит, — это очень ценные часики, они стоят двести пятьдесят. Играем?

Я опять не хотел играть, но боялся, что он подумает, будто я не хочу дать ему шанс отыграть свои деньги. В общем, он опять проиграл. Конечно, я не стал его грабить, с меня довольно было и ста фунтов.

Вообще, обычно Брайан нервничал меньше, чем все мы. Ему было легче: не нужно было все время торчать в отеле. Он выходил и занимался следующим этапом гастролей, а ребятам приходилось сидеть в своем номере. Они этого терпеть не могли, особенно когда выдавались свободные дни, а выйти было нельзя. В такие дни они часто ссорились.

Мы чувствовали себя преступниками, которые все время прячутся. Уходы от преследования надо было тщательно планировать. Однажды я крупно повздорил с директором одного зала. Я договорился, что лимузин будет подан как обычно к черному ходу, но перед самым концом концерта обнаружил, что его там нет. Директор распорядился подать машину к главному входу. Он сказал, что так они делали для президента. Мол, тогда люди могут стоять вдоль улицы и махать руками. Я сказал ему: «Вы не в своем уме! Вы разве не видели, что делается в зале? Эти ребятишки не станут спокойно махать руками, они нас разорвут». В общем, я перегнал машину к черному ходу, и мы смылись как всегда: занавес опустился, публика требовала анкор, а мы тем временем мчались к черному ходу, где нас ждал автомобиль с заведенным мотором, так что мы укатили, пока в зале гремела овация».

Ясно, что трех лет непрерывных гастролей оказалось достаточно для того, чтобы измотать битлов и внушить им отвращение к публичным выступлениям. От них требовали исполнения только хитов, чаще всего вышедших уже больше года назад. Во время гастрольных поездок больше десяти песен они не исполняли. В конце концов они решили сидеть дома и делать качественные записи. Как раз в такой период, когда у Beatles был трехмесячный отдых после гастрольных поездок, они начали записывать «Sgt. Pepper».

Больше всех окончанию гастрольной деятельности радовалась Венди Моджер, которая на протяжении более двух лет была для Брайана и Beatles настоящей Мэри Поппинс. Она просто ненавидела эти поездки.

«Питались мы всегда плохо, — вспоминает Венди. — Негде было уединиться, некуда было сходить по нужде. В Америке, правда, было получше: там все было предусмотрено. Чтобы доставлять битлов в отели и концертные залы и вызволять их оттуда, нам приходилось прибегать к всевозможным ухищрениям. Однажды Брайан и я подъехали в полицейском автомобиле — их это очень развеселило. В другой раз мы заставили их прятаться в автофургоне, развозившем белье. В Чикаго я впервые на собственном опыте испытала, что такое толпа. Было очень страшно, и с тех пор толпу я ненавижу. Перед концертом в “Cow Palace” одна девчонка прыгнула на подножку нашего автомобиля. “Сейчас же слезь!” — говорю я ей. Тогда она перегнулась через дверцу и укусила меня — на руке до сих пор остался шрам.