Перевёртыш

Большая часть ведущих сотрудников Организации п/я А-1063 была укомплектована специалистами, прикомандированными от Смирнова и состоявшими на действительной военной службе. Поскольку все они ходили в штатском, сказать, кто из них "служил", было трудно.

Отдел Совета, в качестве самостоятельного "почтового ящика" (Организация п/я А-3092), представляли помощники членов Совета, которые по первоначальному замыслу должны были готовить материалы для своих шефов (из этого однако ничего не получилось, поскольку с их мнением никто не считался, хотя почти все помощники были кандидатами наук, знакомые с молекулярной биологией и генетикой). Моим заместителем назначили полковника Л. А. Ключарева, очень интеллигентного и порядочного человека, через несколько лет ставшего генералом и начальником отдела науки Организации п/я А-1063. Надо сказать, что к числу "старых петербуржцев", чем они очень гордились, помимо Ключарева, относились также Лебединский, И. П. Ашмарин — "генератор" идей в "хозяйстве" Смирнова", В. Н. Паутов (начальник НИЭГ), неоднократно упоминавшийся Огарков и Д. В. Виноградов-Волжинский, о котором речь впереди. Все они были из хороших семей и кончали Военно-Медицинскую Академию. Ключарев был немного старше их и единственный, кто побывал на фронте в качестве фельдшера. Свою работу в весьма специфической системе Смирнова все они считали вполне нормальной. Очевидно, иначе и не могло было быть: никаких сомнений и раздумий, как положено военным. Другое дело я, который среди них был единственным сугубо штатским человеком, но тогда у меня для размышлений просто не было времени, а может быть играло роль тщеславие от того, что я был причислен к их кругу, хотя сразу скажу, что "своим" у них я так и не стал. Однако, по крайней мере, в то время в необходимости нашей работы для Страны я не сомневался, поскольку она направлялась на решение сугубо научных задач. Мой перевод в систему Главмикробиопрома я именно так и расценивал. Сомнения морального порядка стали появляться позже, когда я оказался в Организации п/я В-8724 и вещи стали называть своими именами. Но и тогда непосредственного отношения к созданию оружия я не имел. Как мне потом неоднократно доказывали, получение штаммов микроорганизмов с заданными свойствами, чем я непосредственно занимался, было лишь прелюдией к настоящему "делу". Так или иначе, но любые рассуждения о большей гуманности одного вида оружия по сравнению с другим я никогда не принимал всерзьёз. К этому надо было бы добавить, что, как теперь выясняется, свыше двух третей промышленных предприятий и бесчисленные НИИ тогда находились под эгидой ВПК. Недаром в 1990 году даже возникла Технологическая академия (см. ниже) объединившая ученых, которые решились на использование прежних, судя по всему, крупных достижений в разработке наступательного и другого оружия в мирных целях и все они, независимо от убеждений и отношения к существовавшему строю, подобно мне выполняли свой долг. И только теперь, когда многое изменилось, ответ на извечный российский вопрос — "Что делать?" — кажется простым и однозначным: надо было отказаться от всех этих дел или найти другой путь! Но тогда это было не так просто. Это, по существу, такой же вопрос, как и вопрос о членстве в КПСС. Многим удалось избежать соблазнов, но лишь некоторые из них чего-то достигли в жизни и получили возможность работать. Боюсь, что мысли об этом, причем не только меня, еще долго будут заставлять анализировать прошлое и искать оправдание своих поступков.

Вся деятельность новой организации держалась в строгом секрете, а сама Проблема получила особое кодовое название — "Ферменты" (сокращенно "Ф"). Секретилось не столько существо Проблемы, сколько факт её проведения, и создание соответствующих организаций. Поэтому режим назывался "режимом особой секретности". Причину этого легко понять, вспомнив, что в это время мы только что присоединились к Международной конвенции 1972 года по запрещению разработки и испытаний биологического оружия (нами она была ратифицирована в 1975 году). Для прикрытия "особого режима" и легендирования всех работ было два "кордона" — "пятая проблема", т. е. разработка средств защиты от биологического оружия, и открытое Постановление Партии и Правительства о мерах по развитию молекулярной биологии и генетики. Смысл Постановления был ясен: пусть все знают, что мы наконец спохватились и решили преодолеть отставание в этой области. Для солидности был создан совет, но "Междуведомственный", при АН СССР, а председателем его назначили все того же Овчинникова, ставшего к тому времени уже одним из вице-президентов АН СССР. Это не должно удивлять, поскольку Овчинников, самый молодой академик в стране, прекрасно ориентировался в партийно — советской иерархии, был вхож в самые высокие кабинеты и получил все мыслимые тогда регалии.

К вопросам режима мне придется обращаться еще много раз. Поэтому здесь уместно остановиться на фигуре Г. И. Дорогова, которой был его головой и душой режимной службы в системе Организации п/я А-1063. Не знаю, что представляли собой другие контрразведчики его уровня, но Дорогов был весьма неординарной фигурой. Чуть выше среднего роста, с большой залысиной, очень добродушный и даже, я бы сказал, простоватый на первый взгляд, он внешне и поведением очень напоминал Мюллера — Броневого из "Семнадцати мгновений весны". Иногда казалось, что Дорогов об этом знает и в чем-то ему подражает. С начальством он всегда ладил, держался очень скромно, но умел шутками и прибаутками склонять его на свою сторону и убеждать в своей правоте; обычно он приходил как бы за советом или с просьбой помочь разобраться в чем-либо. Естественно, что начальство советовало так, как ему хотелось или оказывало "помощь". В то же время с теми, кто стоял ниже, или с подчиненными, он мог быть очень жёстким и непреклонным, однако. с плеча не рубил, а пытался разобраться в сути дела, которое для него было новым (я имею в виду биологию). Ведь все принципы его работы сформировались в системе Средмаша еще в 50-ые годы и знания были вынесены оттуда. Общаться с ним мне приходилось очень часто, так без его визы ни одну бумагу начальство не подписывало, и это общение не всегда было приятным. Его фамильярное отношение, обращение на "ты" и снисходительный тон оставляли неприятный осадок. Режимщики в других учреждениях системы во многом подражали Дорогову.

Перевозка всех документов всегда осуществлялась в сопровождении вооруженной охраны на специальных автомобилях. Охрана следовала за нами повсюду; её не пускали только в МО и в Кремль (она ожидала нас перед Спасскими воротами).

Помимо ограничения открытых публикаций (см. ниже), режимные строгости касались также наших зарубежных поездок. За время работы в отделе Совета за границей мне довелось побывать лишь дважды и то в соцстранах и в сопровождении представителей режимной службы. Один раз в его роли выступил заместитель Дорогова, которого я вынужден был представлять как своего "старшего научного сотрудника" (к счастью, он был кандидатом наук и в общих чертах знал суть дела).

Выездные документы оформляли мне довольно часто, но все поездки отменялись буквально в последний момент. Так было, например, в 1978 году, когда я должен был лететь в Мюнхен на Международный конгресс по микробиологии; накануне отъезда полученные на поездку деньги и билет прямо на улице (это было уже после окончания рабочего дня) мне пришлось передать сотруднику КГБ, который сопровождал делегацию. В то же время, ограничения в зарубежных поездках почему-то не касались Овчинникова, Скрябина и Баева, хотя они были такими же "секретоносителями".

Ограничения с поездками за границу доставляли мне массу огорчений и ставили в тупик, когда надо было выдумывать причины отказа от них в ответ на настойчивые и очень лестные приглашения моих зарубежных коллег (то я "ломал" ногу, то "заболевал" или ссылался на "семейные" обстоятельства).