Письма леди Рондо

ПИСЬМО XXXIV

Не думайте, чтоб вы, заставив одну женщину говорить о другой, особенно о многих, не услышали чего нибудь соблазнительного; но крайней мере, исполнял ваши поручения, я остаюсь в этом отношении верною своему полу. Мне cде — лала визит одна дама, из первых здешних красавиц, жена Русского дворянина А. [139], которого Вы знали в Англии. Она постоянно была верна, если верить рассказам, — своему любовнику, который с своей стороны любил её страстно. Во время её беременности, я пожелала; чтоб она своему мужу родила сына. — Спустя не долго, встретившись с мужем, я спросила, «каково здоровье вашей жены?» он отвечал мне, по Английски: «что Вы меня спрашиваете? спросите графа Левенвольда [140] — он об этом знает лучше меня.» Заметив, что я смешалась от его ответа, он прибавил: «это всем известно и сущая правда, только меня нисколько не беспокоит; меня принудили жениться на ней, тогда как я знал, что она меня ненавидит. Я также не любил ее, хотя она и красавица. Я не могу ни любить её ни ненавидеть, для меня все равно; и от чего мне беспокоиться, если она забавляется с человеком, которого она любить, особенно, — надобно отдать ей справедливость — когда ведет себя с таким благоприличием, какого только можно желать.» Судите о моем стыде, или подумайте, чтобы Вы сделали на моем месте? Я скажу вам, что я сделала, я оставила его с негодованием и пересказала разговор с ним первому попавшемуся на встречу. Его жена говорит только по Русски и по Немецки, и потому наш разговор всегда касается только самых обыкновенных вещёй так, что я могу сказать вам только об её наружности, которая чрезвычайно красива. Вот все, о чем я хотела сказать, но не могла совершенно умолчать об этой низости, которая кажется мне оригинальною, я ненавижу сама себя за злословие, виновата и едва ли Вы простите ту, которая и проч.

ПИСЬМО XXXV

Милая моя,

Я расскажу вам теперь об одной даме, которая, думаю, Вас очарует собою. Она родом благородная венецианка [141], жена старого мужа, уроженца Рагузского [142], который за несколько лет поселился здесь. Он послан был Петром Первым с важным поручением в Венецию [143] и женился здесь на этой женщине, или, лучше сказать, купил её потому, что он чрезвычайно богат. Ей теперь 25 лет, она высока, стройна, мила, благородна и грациозна; черты лица чрезвычайно выразительны, особенно прекрасны её большие черные глаза; вообще смотря на её наружность, я представляю тех идеальных красавиц, которых описывают в романах. Старый её муж держит её взаперти и с трудом позволяет ей выезжать кроме двора, при котором она является во всем блеске, каким только могут окружить такую прекрасную женщину великолепная одежда и драгоценные камни; она носит на себе, столько прекрасного жемчуга, что многие особы из нашего пола, стали подозревать, что он поддельной и естественно мучились желанием узнать справедливо, или ложно это подозрение. Так как здесь в моде глупые забавы, в продолжении которых особы обоего пола имеют право делать и говорить тысячи глупостей, то одна дама решилась воспользоваться этим обстоятельством для открытия тайны. В следствии этого, в первое такое собрание при дворе она говорила с восторгом о прелестях Венецианки и наконец как бы желая поцеловать её в шею, схватила зубами одну жемчужину. Она приметив это, ударила её в щеку и сказала: «вот вам на память, что благородная венецианка никогда не носит поддельных камней!». Женщина, оглушенная ударом, закричала, что будет жаловаться Её Величеству — Государыня была в это время в соседней комнате. Венецианка отвечала спокойно: «и если Вы это делали по приказанию Её Величества, то Вы должны бы были мне сказать, ежели же нет, то я думаю, что Государыня будет очень довольна тем, что я сама наказала Вас за вашу дерзость, не беспокоя её формальною жалобою.»

Эта женщина уже с сих пор не являлась при дворе и поступок предан забвению, но Вы я думаю говорите: «Люблю венецианку за храбрость!» и спешите засыпать меня вопросами об ней. Но я уже сказала вам, что её можно видеть только при дворе, где разговор бывает общий, и так я не могу ни чего сказать. Что касается до этого поступка, то мне кажется, что он выше женщины, имевшей низость продать себя за деньги дряхлому старику; потому, что в этом случае я очень согласна с Шотландским проповедником, который сказал об девушке, продавшей свою любовь за маловажную сумму, что она лучше бы поступила, сделав это во славу Божию. Признаюсь, что эта дама мне представляется в столь дурном свете, что я едва могу говорить с нею и отвергла её знакомство, хотя она его искала. Но я могу думать, что Вы восхищены поступком этой женщины, в таком случае я смею напомнить вам то, что Вы не один раз мне говорили, именно что Вы по одному только чрезвычайному ко мне дружеству простите мне, если я в чем нибудь унижу себя; так Вы говорили мне, и я почла за нужное оставить это знакомство; не желая больше приобретений, довольствуюсь называться вашею и проч.

ПИСЬМО XXXVI

Милая моя,

Я очень рада, что Вы одобрили мой образ мыслей, касательно знакомства с венецианкой, мне досадны были только ваши слова: «я люблю ее; но знаю, что не могу соперничать с нею в таких подвигах,» впрочем я утешилась, прочитав ваши суждения на счет недостатка вкуса в сделанном ею выборе супруга; потому, что уверилась, что Вы её любите только за то, что она минутно и сильно воспламеняется гневом при обиде,» я думаю она не прольет слезы, услышав упрек от своего друга, слабость, которую как я знаю, Вы презираете.

Мы все заняты теперь приготовлением к браку Великой Княжны Анны, с принцем Брауншвейгским [144]. Кажется я ещё вам не сказала, что он приехал сюда за шесть лет, с надеждою получить руку княжны, ему тогда было не больше 14 лет. С тех пор воспитывали его вместе с княжною, чем надеялись поселить в них взаимную привязанность; но это, кажется, произвело совершенно противное действие, потому, что она оказывает ему более, нежели ненависть — презрение. Принц имеет прекрасную наружность и приятное лицо, но во взорах его выражается какая-то женская изнеженность и отчасти дикость, происходящая кажется от всегдашнего принуждения, в котором он здесь воспитывался [145]. Так как он готовится в мужья столь высокой невесте, то его держали в отдалении от людей. Эти недостатки, равно как и то, что он, говоря, всегда заикается, поставляют меня в затруднение об его достоинстве. Он отличился в двух кампаниях под предводительством фельдмаршала Миниха; говорят, что отъезд его в армию подал мысль герцогу Курляндскому соединить княжну браком с своим сыном. Так как Великая Княжна показывала явное презрение к принцу Брауншвейгскому, то герцог надеялся в отсутствие его дать этому делу оборот в свою пользу. Вследствие этого он на прошедшей неделе отправился ко Княжне Анне и сказал ей: «что прислан Её Величеством объявить ей, что она должна вступить в брак; выбор её должен пасть или на герцога Брауншвейгского, или на принца Курляндского.» Она отвечала, «что готова повиноваться повелениям Её Величества, хотя на этот раз, она сознавалась, с большею неохотою. Для нее гораздо легче бы умереть, нежели выйти за которого нибудь из предлагаемых женихов, Но если уже должно иметь кого нибудь супругом, то избирает принца Брауншвейгского.» [146] Вы можете представить, как жестоко поражен был герцог Курляндский и его приверженцы, которые на этом обстоятельстве строили самые блестящие планы. Теперь принцесса поступает с герцогом с благоразумною политикою и его обманывает. Но я уверена, что она скоро обнаружит свои истинные мысли, когда она не будет иметь нужды скрывать их, то подобным образом низвергнет ненавистного герцога с высоты его. Она в самом деле не любит никого, и так как неохотно повинуется, то и ненавидит герцога ещё более. Но теперь она принуждена обращаться с ним ласково. Как бы то ни было, теперь происходят большие приготовления к свадьбе, которая будет сыграна с величайшею пышностью. После свадьбы, я опишу вам её как могу, думаю, что это будет ваше приказание для меня и проч.