Письма леди Рондо

Мне открывается случай скоро писать Вам из другого климата и о других предметах; прошу не бояться, когда Вы получите письмо из военного лагеря. Я не могу вам теперь подробно описать этого случая, меня заменит вам мой брат; будьте уверены, что при всех переменах, я есмь и проч.

ПИСЬМО XVIII

Милая моя,

Ваша душа создана для дружбы, — в этом я убеждена, но она не знает любви, иначе Вы не стали бы удивляться моей решимости следовать в поход за моим Р., если ему должно будет туда отправиться [84]; я знаю все трудности, которые Ваша дружба представляет в самом увеличенном виде; даже сознаюсь, что я не одарена от природы вашею твердостью, мне все кажется опасным и страшным, моя робость представляет все ещё ужаснее, но я нахожусь в таком состоянии, в котором я забываю всю опасность, весь страх — я замужем. Если б я была уверена наперед, что буду свидетельницею всех ужасных сцен, нарисованных Вашею дружбою и моею робостью, я отваживаюсь и тогда разделять с ним поход, хотя он из любви ко мне не позволяет себе просить меня об этом; мысль, что моё присутствие будет для него приятным, проведет меня сквозь все опасности.

Я не остановлюсь и тогда, когда любовь его будет меня от того удерживать; так как уже я твердо решилась, то оставляю этот предмет до времени, и буду беседовать с Вами обыкновенным тоном. Недавно был День рождения императрицы [85]; в этот день дворец [86] украшается ежегодно всем, что производит природа. Нынче торжество происходило в новой зале [87], которая гораздо шире Виндзорской залы Св. Георгия [88]. Так как в этот день было холодно, то залу натопили, потом украсили миртовыми и померанцевыми деревьями, на которых лишь вполне распустились цветы. Деревья расставлены были рядами и образовали с двух сторон аллеи; середина залы оставлена была для танцев. Утомленные гости часто уходили в густоту дерев, садились кругами, не быв беспокоимы взорами Государыни; красота, благовоние и прохладная теплота этого удивительного сада, возникшего вдруг среди снега и льда, казалась волшебством и располагала душу к какой то мечтательности; в уединенных аллЕёх мы пили кофе, чай и другие прохладительные напитки, воротившись в средину залы мы были поражены музыкою; начались танцы, аллеи наполнились красивыми юношами и прелестными женщинами. Во время всего праздника вместо пастушков и нимф Аркадских, я воображала себе сцены из Подземного царства и «Мечты летней ночи» Шекспира [89], да представятся и Вам эти поэтические образы, как представлялись мне. Но вдохновение — Ваш талант, я не могу так мечтать или писать как, Вы.

Мы купили себе в окрестностях небольшой домик, который доставляет мне истинное удовольствие [90]. Мы здесь свободны, не стеснены придворными этикетами, докуками, которых невозможно избежать в столице. С нами живет одно английское семейство, с которым Р. познакомился весьма коротко. Я сказала, что г. Р., потому что семейство состоит из двух братьев [91], которые так любезны и умны, что знакомство с ними было бы драгоценно и в Англии; они часто бывают у нас. Дом наш деревянный и состоит только из одной залы с двумя гостиными с одной стороны, кухни и буфета с другой. Кроме того, есть четыре спальни и кабинет. Он стоит на небольшом холме, перед нами спуск на прелестной луг, прилегающий к морю, а сзади березовый и сосновый лес на несколько миль. Здесь нет изящных произведений искусств и наук, потому что по невежеству здешней стороны это было бы смешно. Все по-сельски, все просто; посуда глиняная, постели из белого полотна, стулья из тростника, все остальное в соответственности. Только в одной гостиной книги, географическая карта и в другой моё шитьё немного отличают нас от деревенских жителей. Здесь проводим мы три дня в неделю весьма приятно. Р. читает передо мною, я работаю, вокруг нас пасутся наши коровы, овцы и дворовые птицы, которые так ручны, что подходят к нашим окнам. Если бы это уединенное жилище было близ Вас, я имела бы друга из нашего пола, как он имеет двух друзей из своего.

О как бы я была счастлива! Но пока не сбудется эта мечта, мне остается она залогом и верной дружбы и нежной любви, и пока небу угодно будет сохранить мне моего друга и любовника, я буду счастлива при всех переменах и проч.

ПИСЬМО XIX

Милая моя,

Кажется, Вы очень радуетесь, услышав, что я не надела ранца и не отправилась в поход. Вы даже воображаете, что это и меня привело в какой-то восторг и потому с уверенностью требуете, чтоб я описала вам праздники по случаю взятия Данцига [92], несмотря на то, что они прошли весьма давно.

В самом деле, теперь уже на дворе очень холодно, тогда было ещё жарко; потому торжество происходило в летнем саду. Дамы одеты были в накрахмаленные белые газовые платья, вышитые цветами, но чехлы [93] были возможных цветов, кому какой нравился; я с удовольствием вспоминаю описание одной девицы, сделанное мне молодым человеком. Не зная назвать её по имени, он сказал мне: «celle-la. aveс le cotillon rouge.» [94]

Волосы были у всех естественные, только немного подстрижены и завиты в большие локоны и букеты цветов. императрица и императорская фамилия кушала в гроте против длинной аллеи, оканчивающейся фонтаном и заключенной с обеих сторон изгородью из высокого голландского вяза. Во всю длину аллеи, от самого грота, тянулись столы. Над ними возвышалась палатка из зеленой шелковой материи [95], которая опиралась на пилястры, обвитые и увешанные цветами. Между пилястрами, в нишах загороды, по обеим сторонам столов помещался буфет, с одной стороны тарелки, с другой фарфор.

Кто-нибудь из кавалеров получал билеты [96], потом мужчины садились с дамами за стол без порядка так, что кавалеры и дамы сидели по обеим сторонам. За столом было до 300 человек, 600 тарелок нужно было для одной перемены, перемен было две и десерт. После обеда общество разделилось: все разошлись гулять по саду и собрались уже тогда, как под вечер стало холодно, и сад запылал огнями иллюминации. Бал открыт был в той же палатке, в которой обедали. Иллюминованные пилястры представляли прекрасную картину. Музыканты стояли позади изгороди. Можно было подумать, что богиня этой рощи принимала участие в нашем веселии. Когда начался бал, ввели французских офицеров, взятых в плен под Данцигом [97]. Признаюсь, это мне показалось так жестоким, что я подошла к ним как можно ближе, чтоб посмотреть, как поступят французы в такую критическую минуту. Начальник их, граф Де ла Мотт, мужчина лет пятидесяти, показывал важность и мужественность во всех приёмах. Он так смотрел, как будто бы душа его чувствовала все несчастья и презирала их. Когда они подошли к руке Её Величества, то она, обратясь к предводителю, сказала: «Вы конечно весьма удивляетесь, что Вас представляют мне в такое время. Это вознаграждение за худой приём сделанный вашими соотечественниками моим подданным, взятым вами в плен [98]. Я могла бы теперь жесточе отмстить, но кроме этой неприятности Вы не подвергнетесь ничему. Я знаю, что французы самый любезный народ общества, и потому надеюсь, что мои дамы заставят Вас забыть эту неприятность.»