Дорогие спутники мои

Отчетливо - твердо 

Представилось мне: 

Такому бы черту 

На добром коне 

Лететь в бездорожье 

Навстречу врагу. 

А проседь похожа 

На бурку в пургу.

У Гитовича было две похвалы людям. Одних, тех, кто умел видеть краски земли, он называл поэтами, других - беззаветных тружеников - солдатами. Люди Советской Армении были одновременно и теми и другими. Вот почему Армения стала для Гитовича чем-то вроде волшебного колодца, из которого он черпал вдохновение. В одном из "двух вариантов писем к Арутюну Галенцу" он писал:

Когда устану я и затоскую 

Среди литературных передряг - 

Я к Вам приду, как странник, в мастерскую 

И постучусь, и задержусь в дверях.

"Я очень много видел гор. Но Арарат я чувствую, - говорил Гитович. - У меня такое ощущение, что он все время рядом. Просыпаюсь утром - и будто рядом Арарат..."

Я весною вернусь в Ереван, 

А пока - 

Под надзором жены - 

Путешествует мой караван 

По снегам - 

От сосны до сосны. 

Я весною вернусь в Ереван: 

Надо только дожить до весны.

Весной 1966 года Гитович заболел. Поездку пришлось перенести на осень. "Через четыре месяца, через 120 дней - я прилечу в Ереван, - писал он армянским друзьям. - В конце концов не так уж долго ждать".

9 августа поэт умер.

Гвардии поэт

В облике Георгия Суворова было что-то такое, что привлекало сразу и запоминалось. "Такое" было многосоставным, и я не могу подобрать точного слова, чтобы дать односложное определение. Лихость сочеталась в нем с застенчивостью, мальчишеская задиристость с доброй улыбкой.

"Смотри, какой я молодой, энергичный, доброжелательный, смелый, как от души протягиваю тебе руку на дружбу, - можно было прочитать в его глазах. - Но если ты не смелый, не прямой, если ты не поймешь порыва моей души, не взыщи: наши дороги разойдутся".

Глаза у Суворова были острые, взгляд пристальный.

Эти глаза успели увидеть многое: Суворов получил боевое крещение под Москвой в составе одной из сибирских дивизий, там был ранен и к нам, в Ленинград, попал после госпиталя.

Нас свел Борис Лихарев.

Мы втроем пришли в Ленинградский Дом писателя с разных кондов ленинградского переднего края, и через час-другой нам предстояло разойтись по своим частям.

У Бориса Михайловича были какие-то дела по союзу, а мы, поджидая его, говорили о чем-то, видимо, не очень важном, ибо, как пи пытаюсь вспомнить тот разговор, никак не могу. Остался в памяти только жест Георгия: при разговоре он все поглаживал пальцами верхнюю губу с молодой щетинкой коротких усов.

Суворов служил в прославленной на пашем фронте стрелковой дивизии, первой у нас удостоенной гвардейского звания, и по всему фронту как забавный анекдот облетел приказ командира ее генерала Краснова. В приказе было написано: "в связи с присвоением нашей дивизии высокого звания гвардейцев, в соблюдение традиции великой русской гвардии" "всему личному составу дивизии отпустить гвардейские усы".

- Не окопная лп шутка - этот приказ?

Суворов оторопел от вопроса и то ли обиделся, то ли рассердился и снова, теперь уже демонстративно, погладил усы.

Потом втроем мы шли по Литейному от улицы Воинова к Невскому. На углу Кирочной Борис Михайлович вдруг заторопился, сунул нам в руки талоны на обед и распахнул тяжелые двери Дома офицеров.

Так мы оказались в чистой просторной столовой с длинным рядом столиков, покрытых белоснежными скатертями. На столиках, сверкая никелем и стеклом, стояли приборы с горчицей, солью и перцем. Это была роскошь, от которой мы с Георгием успели отвыкнуть. Впрочем, суп, поданный нам официанткой в наколке, мало чем отличался от того, что на переднем крае именовали брандахлыстом.

Обстановка, царившая в столовой и во всем Доме офицеров, чистота, порядок, уют, тотчас заставили нас подтянуться. И беседа наша пошла не так, как на улице.

Особенно скованно почувствовал себя Суворов. Мне казалось, он облегченно вздохнул, когда мы снова вышли на Литейный.

Через несколько месяцев я снова встретился с Суворовым в маленькой деревушке со странным названием Черная голова.

- Знаешь, был у Николая Семеновича, - вместо приветствия сказал мне Георгий, сразу переходя на "ты". - Читал ему стихи, а он разделал меня как бог черепаху.

Суворов сказал это с таким удовольствием, даже с восторгом, что я понял: никакого разноса не было. Наверное, Николай Семенович Тихонов действительно за что-то покритиковал какие-то строчки, но стихи, без сомненья, понравились.

Суворов сиял, был добр и, как сказали бы сегодня, коммуникабельный.

- Хочешь почитаю? Нет, ты обязательно послушай, - настаивал он, хотя я и не пытался возражать.

Он читал:

Пришел и рухнул, словно камень, 

Без сновидений и без снов, 

Пока багряными лучами 

Не вспыхнули зубцы лесов. 

Покамест новая тревога 

Не прогремела надо мной, 

Дорога, дымная дорога - 

Из боя в бой, из боя в бой...

Суворов не сам выбрал эту дорогу, но шел по ней достойно. Война стала образом его жнзпи, окоп - письменным столом.

За время, что мы не виделись, он сильно изменился.

Сохранилась и задиристость, и застенчивость, но в глубине глаз затаилось что-то новое. Казалось, Суворов все время прислушивался к самому себе. Тогда мне пришло в голову, что у этого поэта не будет более строгого и взыскательного критика, чем оп сам.

Я даже, кажется, сказал ему об этом, но он отмахнулся от похвалы и вдруг заговорил о том, что, видно, не давало ему покоя, о чем неотступно думал:

- Знаешь, меня немного страшит время. Уж очень быстро оно бежит. Успеть бы написать что-нибудь стоящее.

И снова вспомнил о боях под Москвой, о генерале Панфилове, под началом которого там воевал, о друзьях, погибших под Волоколамском. До войны Георгий собирался учиться, чтобы по-серьезному засесть за стихи.

Тогда он, видимо, еще не понимал, что уже ничто не могло помешать ему стать тем, кем он был рожден, - поэтом, и, вопреки старому убеждению, что, когда говорят пушки, музы молчат, он будет писать стихи с такой же неистовостью, с какой исполнял свой солдатский долг.

Война ускорит его созревание, поможет сразу перешагнуть пору ученичества и стать зрелым поэтом.

- Все время на передке, все время под огнем, - говорил он. - Можно было бы привыкнуть к неизбежности смерти на войне. Но как научиться соотносить это к себе?