Скопин-Шуйский

Иностранцы смотрят на бедствия чужой страны глазами сторонних наблюдателей, и редко их взгляд бывал беспристрастным. На Россию они высокомерно взирали как на недоразвитую Европу, не любя и презирая ее жителей, скрывать свое отношение к ней они и не пытались. Нелюбовь не только не делает взгляд «свежим», но и вообще не позволяет увидеть и уж тем более понять многое. Тот, кто хотел найти в стране лишь подтверждение дикости нравов ее жителей, конечно, увидел только недостатки, а постигшие ее народ беды расписал до кошмара. Ужаснувшись невиданным голодомором начала XVII века, иностранцы прошли мимо случаев мужества и человеколюбия того же времени.

Их современницей была Ульяна Осорьина, вдова муромского дворянина. Известная с юных лет своим «нищелюбием» и помощью обездоленным, в голодные годы она и сама, уже будучи немолодой женщиной, оказалась в нищете. Однако, как вспоминали позже ее домочадцы, в отчаяние она не впала, даже наоборот, вселяла спокойствие и уверенность в других. По ее совету в доме начали печь хлеб с примесью лебеды и древесной коры, «и молитвою ея бысть хлеб сладок». Испеченного хлеба хватало не только для всей семьи, но еще и для всех приходивших просить милостыню. По словам нищих, вкуснее ее хлеба нигде они больше не едали: «Много села обидохом и чисты хлебы приемлем, а такова всладость не наедаемся, яко сладок хлеб у вдовы сея» ^[83]. Так тяжелые минуты упадка человеческого духа соседствуют рядом с примерами его необыкновенного возвышения, тем рождая картину ушедшей эпохи во всей ее полноте.

Правительство пыталось бороться с бедствием: было приказано раздавать хлеб голодающим из царских житниц, холопам начали выдавать «отпускные», чтобы им было на что кормиться. Но, как часто бывает, благое начинание обернулось еще бо́льшим бедствием: чиновники, ответственные за раздачу муки и денег голодающим, присваивали их себе, розданное из государственных закромов зерно попадало к перекупщикам, а богатые владельцы зерна, имевшие запасы, воспользовались голодом и взвинтили цены.

Что же оставалось делать несчастным? Одни ударялись в разбой, «богатых домы грабили и разбивали и зажигали». В 1603 года Михаил Скопин слышал ходившие по Москве страшные вести о том, как в окрестностях города объявился разбойный атаман Хлопко. Его отряд из беглых холопов и казаков сражался с посланным против них войском по всем правилам воинской науки, в бою с ними был убит окольничий Иван Басманов. Схваченных вместе с раненым атаманом разбойников казнили, — москвичи ходили смотреть на плененного атамана, — уцелевшие в бою разбойники бежали в Северскую землю.

Польские и Северские, как их называли тогда, земли — на границе с Польшей по левому берегу Днепра, от Десны до верховьев Северского Донца — меньше пострадали от голода и издавна принимали к себе всех беглых. «С Дону выдачи нет», — говорили тогда хозяева этих мест казаки.

Слово «казак» в переводе с тюркского означает «свободный, независимый человек». Казаками именовали в те годы вольных людей, которые «гуляли», где хотели. Жили они вплоть до конца XVII века в основном промыслами — охотой, рыбалкой, бортничеством. Земледелием им было заниматься запрещено, оно наносило «урон военной службе». Впрочем, охотились казаки чаще не на дичь, а на проезжавших по большим дорогам купцов и послов; если случалось брать важных и богатых пленников, то за них просили выкуп. Заселяемое казаками поле у южных границ страны именовали Диким, через него люди торговые и служилые без крайней нужды старались не ездить. Для казаков была «чужая головушка полушка, да и своя шейка — копейка».

Московское правительство пыталось извлечь пользу от пребывания у своих границ такой воинственной и трудно управляемой массы людей: договаривались с ними об охране границ от ногайских и татарских набегов, посылали им порох и зерно. Служилых казаков стали называть городовыми, им все чаще поручали приглядывать за Азовом и сопровождать московских послов через Дикое поле. В конце XVI века таких казаков насчитывалось около пяти-шести тысяч ^[84].

Иными были «верховые», или вольные, казаки, селившиеся в верховьях Дона. Они жили в основном разбоем внутри Дикого поля или войной, все равно с кем, — «где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично благородному человеку быть без битвы» ^[85]. Поход против турок, поляков или грабеж русских купцов был для них привычным делом. К концу XVI века вольные казаки уже селились не только на Дону, их станицы возникали по обоим берегам Волги, они проникали на Яик и Терек. В это время их насчитывалось от восьми до десяти тысяч ^[86]. «Верховые» кичились перед «служилыми», или «низовыми», казаками своей вольностью, дорожили ею и гордились, что они не несут ни перед кем никаких обязанностей. «Докажите начальству, что вы не ясачные татары, не пахотные солдаты, а вольные люди, славные яицкие казаки», — учили атаманы молодых казаков.

В казацкой вольной среде нередко возникали обвинения в «измене», под которыми понималось нарушение казачьих традиций, служба «басурманам», а позже — хула на царя. За коротким «слушанием» дела на казацком круге сразу следовало наказание, как правило, оно было единственным — смертная казнь. Осужденного забивали дубинами или камнями, тело сбрасывали в реку, а имущество делили между собой. За годы Смуты нравы казацкой среды и принцип — «кто силен, тот и прав» невольно перенимали и другие сословия, прежде всего служилые люди «по прибору». Право кулака, как единственного средства восстановления справедливости, грабежи и насилия придавали восставшим неслыханную прежде дерзость в речах и поступках.

Все попытки Бориса Годунова договориться с казаками о службе закончились провалом. Посланного из Москвы Петра Хрущова в первый раз казаки отправили обратно, а во второй, когда уже у границ появился самозванец, связали и привезли пленником к «царю Димитрию». И понятно почему: своеволие было основой жизненного уклада казаков, они не привыкли признавать над собой никакой власти, решения они принимали «кругом» на майдане и лишь на время военных походов избирали атаманов, есаулов, сотников и пятидесятников ^[87].

Именно казаки и сыграют одну из главных ролей в Смутную эпоху. Легко избирая и смещая своих военных вождей, они таким способом будут стремиться возводить на престол и низвергать своею волей царей и дух этой вольницы разнесут от границ вглубь страны. Обуздать стихию вольницы непросто, но можно использовать ее в своих целях, что и предпринимали многие авантюристы и самозванцы Смутного времени.

Поход против самозванца

15 мая 1591 года в Угличе произошла трагедия, имевшая тяжелые и кровавые последствия для всей страны. Девятилетний царевич Дмитрий играл вместе со своими сверстниками на заднем дворе в «тычку»: в очерченный круг мальчики поочередно бросали нож, который должен был воткнуться лезвием в землю. Внезапно раздался крик. Выбежавшая на крыльцо терема мать царевича Мария Нагая увидела своего сына с перерезанным горлом, всего в крови, на руках кормилицы. Мария заголосила, завыла, стала рвать на себе волосы, и в этот момент кто-то ударил в набатный колокол.

Дмитрий был рожден в 1581 году в последнем браке Ивана IV с Марией Федоровной Нагой. После смерти Ивана Грозного царевича Дмитрия вместе с матерью отправили в Углич, в выделенный им по завещанию удел. При них состоял соответствующий их положению двор, недостатка они ни в чем не знали, но мальчик временами мог «иступати умом и телом оцепеневати», то есть страдал падучей болезнью — так именовали тогда эпилепсию. Несмотря на свой недуг, он должен был занять престол после своего старшего брата Федора Ивановича, у которого к тому времени не было наследников.